Одержимые войной. Доля - Страница 102

102

Десятилетие кряду выходя в отпуск вдвоём с женой в одно и то же время года, он приучил свой организм к заведённому порядку. Поэтому когда, прожив без малого одиннадцать месяцев без жены, Бессонов не взял в урочный день отпуска, на следующий день ему пришлось брать больничный. Глеб Викторович счёл для себя невыносимым отдых без Нади, а младший сын Алексей, который обещал скрасить досуг отца на даче, мог получить свои две недели только в 20-х числах августа. Старший сразу после похорон матери уехал за границу, где второй год работал по контракту и где обзавёлся семьёй, похоже, собираясь обосноваться на чужбине. Отец не препятствовал его выбору, не преминув заметить только, что из всех душевных расстройств у русского человека самое страшное – ностальгия, так что пускай он не обрубает нити. Сын посмеялся в ответ и примолвил только: «Хорошо, где нас нет…». Странно сложились их отношения. В общем-то, хороший парень, надёжный помощник, не отказывающий в просьбах родителей, если возникала необходимость, вырос человеком не просто самостоятельным от них, а чужим. Поздно осознав это, Глеб Викторович и Надежда Михайловна не стали искать способов восстановить родственные связи, а переключились на младшего, к тому времени уже возмужавшего юношу, готовившегося пойти по стопам отца. Алексей почувствовал случившуюся перемену отношения к себе и тоже начал делать всё, чтоб отдалиться от родителей. Словно незримый дух противоречия диктовал молодому человеку поступать вопреки тому, чего от него ждут самые близкие люди. И неизвестно, как бы далеко зашло дело, если бы не смерть матери. Осознавший вдруг, что он, может быть, единственный, кто ещё держит резко постаревшего вдовца на этой земле, Алексей изменился к отцу. Меж ними установились тёплые, по-настоящему дружеские отношения. На Новый 1991 год сын подарил отцу щенка, очаровательного пятнистого далматинца, и с этого момента в глазах Бессонова-старшего вновь затеплилась жизнь.

Однако даже девятимесячный пёс, преданно провожающий хозяина на работу и радостным тявканьем встречающий на пороге, одаряющий его всей полнотой своей собачьей ласки и энергии, не смог поднять в начале августа Бессонова на дачу без родного человека рядом. Он стал дожидаться отпуска сына, отложив свой, и через день слёг с простудой. С огромным трудом выгуляв далматинца утром, еле живой вернулся Глеб Викторович домой, вызвал врача, и когда тот констатировал заболевание и открыл больничный лист, Бессонов усмехнулся:

– Знаете, коллега, за десять лет я ни разу не то, чтобы больничного не брал – даже не болел.

Не отрываясь от писанины, врач пробормотал в ответ:

– Отдыхать тоже надо уметь, – потом протянул лежащему на диване больному рецепты, больничный лист и произнёс, удостоив яростно виляющего хвостом пса восхищённым взглядом:

– На самом деле, коллега, у вас в доме есть самый лучший лекарь. Этот поднимет на ноги быстрее и надёжнее любых пилюль. Главное, не раскисать. Ну, всего доброго, выздоравливайте, – и поднялся с места.

Когда за ним захлопнулась дверь, Глеб Викторович сказал своему пятнистому другу, уставившему морду и жарко дышащему прямо ему в лицо:

– Ну что, вислоухий, поднимешь старика на ноги?

Далматинец, точно поняв смысл вопроса, вскочил на задние лапы, передние положил на хозяина и принялся вылизывать его лицо, шею, руки. Бессонов слабо уворачивался, трепал пса за ухо, отодвигая морду, потом сказал:

– Ладно-ладно! Хорош! – и попытался встать. Голова кружилась, но перемещаться по квартире он всё же мог. – Попробую не раскисать, как доктор прописал…

Однако окончательно поправился он только через неделю. Посетил поликлинику, чтобы закрыть больничный, и это посещение едва не выбило его из колеи. Он, конечно, знал, что поликлиники и больницы, тем более, специализированные, это совершенно две разных медицины. Но представить себе то, что в них работают столь разные по духу и крою люди, Глеб Викторович, второй раз в своей жизни обращавшийся к врачам по поводу своих хворей, не мог. Поликлиническое учреждение показалось присутственным местом, в точности соответствующим описаниям Гоголя. За своими столами в белых халатах, точно в вицмундирах, восседают безликие столоначальники, а утомлённые конвейером приёма посетителей участковые – сплошь подобны Акакию Акакиевичу. Разве что вместо новенькой дешёвой шинелишки – такой же белый халат, отличающийся от «вицмундиров» из регистратуры простеньким кроем, а также застиранным жёлтым пятном неизвестного происхождения на кармане. Этого Акакия Акакиевича невозможно было заставить обратить внимание на человека перед ним. Его интересовали только бумажки. На дежурный вопрос: «Жалобы есть?» – он не слушал ответа, непрерывно строча мелким почерком невесть кому нужные каракули. Препротивная жабообразная дама из регистратуры, в сравнении с этим маленьким человечком в грязном халатике, была сама галантность. Не говоря уже о суетливо снующих по коридорам, до отказа набитым ожидающими своей очереди пациентами, медсестёр с пачками макулатуры под мышкой, врачей-специалистов, зачем-то деловито перемещающихся из кабинета в кабинет, пенсионерок-санитарок, поминутно протирающих видавшей виды шваброй кафельный пол, на котором от каждого посетителя, несмотря на сменную обувь, оставался более или менее заметный след. Вдобавок ко всему, огромное количество времени, бесцельно убитого на томительное ожидание в очереди!

Если бы не друг-далматинец, одним видом своей радостно разинутой пасти с розовым языком набекрень способный вызвать улыбку в самые грустные минуты, настроение Глеба Викторовича вряд ли бы поправилось до выхода на работу. Пёс, смешно потягиваясь, зевая и чихая одновременно, всем своим видом сигналил хозяину: «Жизнь прекрасна! Я твой друг! Со мной тебе никогда не будет скучно! Гони прочь плохие мысли, и пойдём гулять!».

102