Одержимые войной. Доля - Страница 136

136

– Знаешь, мне уже всё равно, есть ли такое, нет ли его у тебя от меня. В конце концов, нам уже не стоит играть в сумасшедших влюбленных, что ссорятся из-за такой ерунды, как ревность.

– Вот уж не думал, что бывают на свете женщины без ревности.

– Да не в ревности дело, пойми ты, – отмахнулась Машка, – если бы я была лишена, как ты говоришь, ревности, я бы ещё тогда, в самом начале наших отношений исчезла бы из твоей жизни.

– Как это?

– А вот так. Ты же выгнал меня, а выгнал именно из-за ревности. Забыл, как ревновал меня к своим цветам? А уж я тебя к ним ревновала страсть как! Но единственный способ победить ревность – полюбить то, к чему ревнуешь. Мне было проще: я цветы сама любила всегда.

– Гм! Получается, что любила, а всё-таки поревновать успела.

– Ну что ж, и я не идеальна. Так почему я не стремлюсь узнать о твоих увлечениях? Ведь если я не ревную, то, по-твоему, должна проявить женское любопытство.

– Даже если ревнуешь, вполне могла бы его проявить.

– А сам-то ты после этой откровенности не испугаешься того, что мне открыл? Разве у тебя не существует права на личную тайну, какой даже мне касаться не стоит? Рассуди: вот ты всё мне рассказал, может, снял грех с души, как говорили в старину, а потом начал мучаться: не стоило этого делать, правда, грязнее и подлее, чем хотелось бы, а вдруг я возьму да изменю своё отношение к тебе?

– Об этом я не задумывался, – Андрей решил, что повременит с рассказом жене о прежних неудачах, о единственной настоящей любви, пережитой в ранней юности и хранимой в сердце до сих пор, о проблемах, с которыми ему помог справиться добрый доктор Владислав Янович, впрочем, об этом она и сама знает. Нет, не надо рассказывать, она права на все сто. – Ладно, Машка, прости, что разбудил среди ночи. Пошли спать, пора. И луна бледнеет. Утро скоро.

– Да уж, – усмехнулась Маша и, подойдя к мужу, обняла его за плечи. – Скоро уж не спать, а вставать пора будет.

Через полчаса они уже спали, нежно прижавшись друг к другу. Маше снился Андрей, медленно бредущий пустынным берегом сквозь душную мглу знойного влажного лета. Будто бы он только что узнал, что его отец давно живёт в другой стране, переменив не только место жительства и гражданство, но даже вероисповедание. И это известие поразило сына, готового к чему угодно, но только не к тому, что в его семье есть иноверец и иностранец. Она бежит к нему навстречу, в её душе зреют какие-то слова в защиту его отца, которого Андрей уже склонен считать предателем и проклясть. Она торопится: проклятие в адрес родителя не должно сорваться с уст, иначе оно падёт на следующее поколение, на сына – на их с Андреем сына, который и должен родиться затем, чтобы снять отцовский грех. Да и нет никакого греха в том, что человек, запутавшийся в идеологических, социальных, политических соснах, имеет право обрести свой самостоятельный путь хоть в тридцать, хоть в семьдесят. Нет никакого греха в перемене вероисповедания в сознательном возрасте, ибо оно не присяга, а всего лишь мировоззрение, которое имеет обыкновение развиваться, изменяться. Маша торопится добежать до мужа, но как это часто бывает во снах, её стремительный бег оказывается медленнее его неторопливого шага. И вот она уже видит, как он останавливается, воздевает руки к небу, и страшные слова слетают-таки с его уст. Она задыхается, крича «Не делай этого! Ты не должен…». Но ветер уносит её голос, и Андрей не слышит. Он, слепец, ещё и не видит… А ему снилась солнечная поляна, на которой в кругу ромашек и одуванчиков в густой шелковистой траве сидит Мария Ивановна Калашникова, которой почему-то уже сорок пять лет, а рядом их ребёнок. Мальчик резв, бодр, он прыгает босиком по траве, ловя бабочку, что перепархивает с цветка на цветок, и всё никак не может поймать. Ему лет пять. Хорошенький белобрысый мальчуган, похожий на отца. Вот он поворачивается лицом к родителю, их глаза скрещиваются, и вдруг Андрей с ужасом понимает, что сын ненавидит его. Уже в этом возрасте в нём клокочет почти звериная ненависть к старшему мужчине. «За что?» – едва успевает произнести отец, как ему в голову летит камень, метко пущенный маленькой, но по-мужски уверенной рукой. Рядом возникает фигура призрака в пластиковой маске из подземного перехода. Камень с грохотом разрывается у Андрея прямо в голове, и он с резким вскриком просыпается…

Солнце уже позолотило окна соседнего дома и настойчиво стучалось в окна его квартиры с утренним приветом. Маша спала рядом. Его вскрик не разбудил её, лишь слегка потревожил. Он долго смотрел в лицо спящей жены, по которому пробегали нервные тени тревожного сна, и ломал голову, разбудить или нет. Голову ломило в висках. Что-то всё-таки ночью случилось. Сначала эта идиотская бессонница, полная луна и странный разговор на кухне. Теперь этот непонятный дурацкий сон. Может, всё-таки обратиться к Беллерману? Уж не раз помогал, поможет и ещё. Только неудобно как-то. В конце концов, доктор ничем ему не обязан. Так чего ж его непрестанно беспокоить-то? Ну и что с того, что он обслуживает ветеранов по линии фонда бесплатно? Андрей, отказавшись от роли, предложенной ему Локтевым и Беллерманом, сам поставил себя в неловкое положение, теперь обращаться со своими проблемами в фонд как-то не по-людски. Нет, сам как-нибудь справится! Однако пора вставать. Утро уже, и день впереди нелёгкий.

Долин осторожно, чтобы не потревожить спящую, встал, оделся и вышел на кухню, где остался на маленьком огне распаявшийся, выкипев до капли, чайник. «Вот оно, что! – облегчённо заметил Андрей. – Всё дело в этом чёртовом чайнике!». И выключил газ. Едва он дошёл до ванной, как раздался телефонный звонок. «Кого ещё несёт в такую рань! – раздражённо подумал Андрей и снял трубку». В ухо врезался резкий незнакомый тенорок:

136