Одержимые войной. Доля - Страница 146

146

– Последний вопрос. Насколько всё же эта деятельность в противоречии с законом? Как я понимаю, мне придётся фиктивно трудоустраивать людей, которые якобы направляются в загранкомандировки.

– Правильно понимаешь. Уголовной ответственности за это нет. Если будешь исправно перечислять в фонд занятости населения, платить налоги с зарплат, то всё будет в порядке. Ну а зарплата может быть и по десять рублей. Сам понимаешь. Страна уже который год живёт по законам двойной бухгалтерии, и ничего, все привыкли. Так что не волнуйся. А уж мы постараемся не подсовывать тебе явных уголовников, которые едут в Европу совершать громкие преступления.

– Так зачем же им не поехать легальным путём? Разве это сейчас так сложно? И чем вообще они будут там заниматься?

– А вот это уже не твой вопрос. Тебе достаточно знать то, что мы с Марком Наумовичем тебе уже сказали. Ясно?

– Ясно, – выдохнул Шмулевич, чувствуя, что, как раз, ничегошеньки ему не ясно…

Началась новая полоса в жизни несостоявшегося дирижёра. За несколько месяцев хождений по кабинетам, результатом которых становились красочные визы в загранпаспортах незнакомых ему людей и приличные суммы денег в кармане, Гриша изменился и внешне и внутренне. Исчезла потребность в самокопании, пропала тяга к спиртному, успокоились нервы и напрочь исчез интерес к проблемам взаимоотношений с женщинами. Более того, он перестал бывать в Тумановской мастерской, даже не вспоминал о друге, но неожиданно стал появляться в кругу своих бывших коллег-музыкантов, из которого выпал, казалось, навсегда. У него быстро округлились черты лица, приобретшего свойства приветливой маски. Он получил возможность дорого и со вкусом одеваться, отчего всякий выход «в свет» стал для него ещё и поводом продемонстрировать своё материальное благополучие, что, сказать по правде, льстило его самолюбию, пожалуй, даже больше возможных успехов у женщин или на профессиональной ниве. На вопросы о том, чем занимается, следуя инструкциям своего благодетеля, Григорий отвечал, что владеет небольшой рекламной фирмой, приносящей достаточный для жизни в сложное время гиперинфляции доход. Бывшие однокурсники и, в особенности, однокурсницы при встрече норовили поздороваться с ним первыми. Почтенный Моисей Аронович Зильберт, давно не вспоминавший о некогда опекаемом им «подающем большие надежды» молодом человеке, завидев Шмулевича на одном из филармонических концертов, через всё фойе прошествовал к нему, широко улыбаясь непередаваемой кривой улыбкой, и с ненаигранной радостью, гнусавя и шепелявя свои неподражаемые междометия, поздравил «с возвращением в мир истинных ценностей». Причём сказано было так, что сам чёрт не разберёт, о каких ценностях именно идёт речь – о денежных знаках или музыке, так оценивающе разглядывал седовласый мэтр отечественной музыкальной критики Гришин твидовый костюм, пока с дружеским остервенением тряс его руку своей пухлой влажной ладонью.

Перемену в муже, естественно, заметила и Настя. Их отношения наладились, но вот, что странно: чем лучше обстояли дела у Григория в его семье, тем отстранённее делалась с ним Анна Владиславовна. Она словно завидовала сыну. А может, не одобряла того, чем он занимается. Правда, ни ей, ни жене ничего конкретного о роде своей деятельности Гриша не рассказывал, лишь однажды упомянув вскользь, что имеет дело с иностранными организациями. Сам же о причинах очередного охлаждения отношений с матерью не задумывался. Как часто бывает, хорошо идущие дела отбивают охоту задумываться.

Незадолго до Нового 1993 года, только что успешно отправив в Италию на очередной международный конкурс оперных певцов большую группу «цирковых артистов» во главе с переводчиком, неким отставным капитаном внутренних войск, с оформлением которого едва не возникли неожиданные проблемы, в приподнятом расположении духа Григорий зашёл в комнату матери с намерением сделать ей дорогой рождественский подарок. У него в руке была пластмассовая коробочка, укрывшая до поры от взора прекрасный серебряный гарнитур со стразами. Анна Владиславовна встретила сына холодным взглядом, столкнувшись глазами с которым, сразу захотелось отложить вручение подарка хотя бы до Нового года. Но желание сделать маме приятное, заодно похвастаться своими возможностями и подкупить её благорасположение, пересилило. Гриша протянул коробочку со словами:

– С Рождеством Христовым, мам! – он отдавал себе также отчёт и в том, что, поздравляя с католическим и лютеранским праздником накануне новогодней ночи, ещё и подчёркивает не утраченную сыновнюю связь с родовыми немецкими традициями семьи. Мать с грустной улыбкой приняла подарок, долго разглядывала его, потом закрыла коробочку и ответила:

– Спасибо, сын. Я тронута твоим вниманием, но до новогодней ночи примерять твой подарок не буду. А ты скажи мне, когда в последний раз навещал могилу отца.

– Ой, мам… Ты знаешь… Всё время занят… в общем, я… это… – замялся Гриша, пытаясь вспомнить, когда же действительно. Выходило, что с 1984 года, то есть, уже скоро девять лет, как не бывал.

– Вот-вот, сынок. О том и речь. А я как раз сегодня с кладбища. Ты хоть помнишь, какой сегодня день, кроме того, что сочельник? – с укоризной в голосе продолжала мать, и сын почувствовал, что готов провалиться сквозь землю. Ну, дурак! Вваливается с подарком в день смерти отца, да ещё и на десятую годовщину! Как же он мог забыть???

– Да, – выдавил он из себя и прибавил, оправдываясь:

– Я просто хотел… это… отвлечь тебя хотел, мама. Прости меня.

146