Одержимые войной. Доля - Страница 191

191

Род Долиных проживёт в сельце Вязницы несколько веков. За это время потомки Доли Пряслова породнятся со многими светлыми родами, с кровью коих впитают многие знания и многие качества, изначально не присущие ни прямодушному Доле, ни доброй Даре. Вязницкие староверы и волхвы, их соседи из сёл Радомичи, Белоярье и более отдалённых Усвят, Живицы и многих других сохраняли в неприкосновенности дедовы обычаи и заветы старины. Оберегаемые со всех сторон неприступной крепью девственного леса, непроходимых болот, прихотливых и своенравных в половодье рек, жители исконно русской глубинки оказались недосягаемы для разрушительных ветров перемен, сотрясавших основы русской жизни. Оттого ни во времена Грозного, ни во времена польской смуты, ни при Петре, ни при немке Екатерине, ни в веке XIX, ни в эпоху большевистского террора ничто не будет затрагивать их слишком сильно. Где-то там будут бушевать никчёмные бури дворцовых интриг и безумных войн, а упрятанные в глуши сёла будут жить своей жизнью, мало соотносясь с внешней. В 1861 году указ, «освобождающий» крестьян, хотя напрямую и не затронет жизни сёл, никогда не испытавших на себе крепостного права, затруднит веками налаженные торговые связи, благодаря которым сёла выживали и процветали. Многие жители тогда выйдут из лесов и подадутся в города. Так же в точности, как это произойдёт в 20-е и 70-е годы следующего столетия. Три волны исхода из русских деревень сделают то, что не удалось за много веков тщетных попыток завоевания иноземцами русской земли – опустошат деревню. И хотя устоят от окончательного разорения и обезлюдения и Вязницы, и Радомичи, и Усвяты, к концу ХХ века они уже будут совсем не те, что ещё век тому.

А Долины, покинув Вязницы много раньше, во времена императора Петра I, в горожанах многое утратят, во многом изменятся. И лишь тщательно оберегаемая святыня, по завету тайно передаваемая из поколения в поколение, сохранит род, познавший в новые свои времена и горечь супружеских измен, и глупость пьянства, чего никогда прежде не бывало. Не раз нарушится и правило наследования. Будут появляться родные братья Долины. И однажды даже зародится боковая ветвь рода по мужской линии. Но пророчество святого старца будет соблюдено. Всякий раз младший из братьев будет либо погибать, не оставив потомства, либо, как случилось с Михаилом Долиным, дожившим до зрелых лет, обзаведясь семейством с тремя детьми обоего пола, их всех настигнет общая смерть: в лице смуглолицего комиссара в чёрной кожаной куртке, с улыбкой перестрелявшего из пистолета «поганое кулачье отродье». Тогда же едва не пресечётся и весь род. Кровавая круговерть, затеянная инородными врагами всего русского, настигнет и старшего брата. По зову честного русского сердца вставший на защиту постоянно угнетаемых малоимущих Андрей Мефодьевич Долин не то, чтобы будет большевиком. Он будет далёк ото всего этого, как и большинство мужчин в роду Долиных, главною обязанностью и целью существования которых на грешной земле издревле является сохранение рукописной святыни. Но в глазах потомственного казака Кузьмы Никитича Калашникова, ворвавшегося во главе сотни в занятый большевиками уездный городок, в котором жили братья, он будет выглядеть подлым изменником. И порубает старшего Долина вострой казачьей шашкою лихой Кузьма Никитич – прямо на глазах у осиротевшего семейства. Месяца не пройдёт к роковому дню с момента, как комиссар застрелил младшего. И лишь чудо и провидение Господне убережёт род, коему уготована великая миссия. Недосуг казакам будет разбираться с женой и детьми «изменника»; не простояв в городке и часа, помчатся они дальше гнать большевиков. Да не изгонят. Сам сотник найдёт смертушку под огнём артиллерии где-то в южных степях, куда поспешит пробиваться на соединение с частями добровольческой армии Деникина. А остатки его сотни расстреляет лично уездный комиссар Израиль Беленький в сотне километров от Вязниц. Не пройдёт и двух десятилетий, как сам Беленький будет корчиться на средневековой дыбе в подвалах Лубянки, бешено оговаривая себя и всех, кого ему предложат. Тщедушный офицер НКВД с рыбьими глазами будет монотонно перечислять фамилии, а озверевший от боли бывший палач-комиссар будет послушно повторять их, приписывая им все возможные прегрешения. Промелькнёт среди фамилий и невесть откуда прилепившаяся к дутому делу фамилия Долин. И хотя под нею в то время будет ходить двадцатипятилетний молодой человек, обезумевший Иосиф Гиршевич будет, хрипя и брызгая слюной, кричать о том, как в 1918-м Долин затеял заговор, снюхавшись с англичанами, и организовал строительство подземного тоннеля под Кремль, куда планировалось заложить четыреста килограмм динамита. Весь этот бред будет тщательно записан. Долина объявят в розыск, и никому не придёт в голову, что тот со всем семейством махнул на севера вольнонаемным, то есть туда, куда обычно ссылают на каторгу, как правило, пожизненную, в основном, по 58-й… И это спасёт род.

Впрочем, если внимательно посмотреть на подоплёку «красного колеса» террора, развернувшегося в 30-е годы, то не такой уж и бред нёс изолгавшийся палач Беленький. Не такой уж и бред оглашался в приговорах бесноватого Вышинского. Не такой уж и бред пачками тиражировался в бесчисленных постановлениях «троек», пускавших в расход вчерашних вершителей русских судеб. Почти поголовно окружение Троцкого, включая его самого, было замазано в «шашнях» с английской резидентурой, английскими и американскими деньгами, на которые наглые заокеанские банкиры «благородных еврейских кровей» планировали последовательное расчленение России и искоренение её населения. Многочисленные письменные свидетельства об этом по сей день извлекаются историками из рассекреченных архивов, проливая свет на то, чем были Февраль и Октябрь 1917-го в многострадальном нашем Отечестве, а значит, какой кровью могло быть достигнуто очищение от их скверны…

191