Одержимые войной. Доля - Страница 26

Уже через час Гриша стоял напротив двери своей квартиры и нетерпеливо жал на кнопку звонка. А потом был радостный вздох матери и слёзы, слёзы… Потом было долгое чаепитие с пирогами, болтовня ни о чём и снова слёзы, слёзы… Наконец, мать не выдержала и спросила, видать, мысль долго не давала ей покоя:

– Ну что, сынок, вернёшься в свою консерваторию или попробуешь профессию поменять?

Вопрос получился робкий, как бы нехотя заданный, но, тем не менее, задел Гришино самолюбие. Отчего это и мама, вслед за папой стала так говорить?

– Мам, – помолчав с минуту, отвечал сын, – ты что, и правда хочешь, чтоб я поменял профессию? Для чего ж тогда столько лет учился?

– Ну, во-первых, мы всю жизнь учимся. Никакая учёба не бывает зряшной. А во-вторых… – Анна Владиславовна помялась, – во-вторых, с чего ты взял, что я предлагаю менять профессию. Я вопрос задаю. А вопрос, как известно, предполагает не всегда один ответ.

– У меня, мама, на этот вопрос, как раньше для папы, – он помолчал, вспомнив отца, потом продолжил дрогнувшим голосом, – так и теперь.

И с расстановкой добавил:

– Для тебя, – затем глянул куда-то в окно, будто там был незримый третий собеседник – есть только один ответ. И давай эту тему больше не обсуждать. Никогда. Ладно?

– А ты изменился, сынок, – задумчиво молвила мать, вглядываясь в Гришу, – жёстким стал, прежде никогда таким не был.

– Я всегда был таким. Думаю, люди вообще особо не меняются. Они просто раскрываются с годами. Или проявляются. Ну, как, например, фотография. Всё на ней уже запечатлено при съёмках. Но в процессе проявления что-то можно выделить, что-то оттеняется, что-то выглядит рельефнее, что-то почти пропадает. Но всё уже есть. Думаю, ничем таким особенным я не удивляю, ты либо просто отвыкла от меня, либо раньше чего-то не замечала. Если б я в чём-нибудь изменился, я б и сам, наверное, это почувствовал. Разве не так?

Анна Владиславовна покачала головой, ничего не отвечая. Может, и так, может, и нет. Но что-то новое в сыне всё же видела. Старше стал человек, разве само по себе это уже не есть новое? Зазвонил телефон, прервав диалог матери с сыном. Они одновременно дёрнулись к трубке. Но Гриша, естественно, уступил, а мама, уже занеся руку над телефоном, отчего-то задумалась, точно не желая снимать её.

– Ты что, мам? – удивился Гриша.

– Размышляю, надо ли, чтоб кто-то знал, что ты уже вернулся. Наверняка будут спрашивать о тебе. Так может, лучше, чтобы ты пока был инкогнито.

– Ох, и смешная же ты бываешь! – улыбнулся сын и решительно снял трубку, слегка отстранив мамину руку. – Алло!

– Гришка! Ты вернулся! – донёсся возглас двоюродной сестры. – Давно?

– Давно, Верка, уже целых двадцать восемь минут дома. Привет, привет! Как живёшь, тихоня? Замуж не выскочила?

– Дурак ты! – фыркнула Верка, которой в марте исполнилось девятнадцать. – В гости-то позовёшь? Хочется с братиком пообниматься! Давно не видела. Небось вымахал, косая сажень в плечах?

– Не так уж и вымахал. Каким был, таким, в общем и остался. Ты-то как? Закончила техникум?

– Вот, сразу видно, что в армии не шибко сестрой интересовался. Я уже работаю. Если надо будет прибарахлиться, обращайся.

– Ну что ж, теперь у нас в семье есть блат в торговле, это хорошо! – весело произнёс Гриша, но это почему-то задело Веру. Она помолчала, дыша в трубку, и молвила обиженным тоном:

– Ты всё-таки неисправимый нахал! Ну, какой такой блат? Это вообще нехорошее слово! Постарайся его при мне и про меня не…

– Да ладно тебе, Верка! Что ты, в самом деле? Я ж пошутил! – перебил её Григорий и тут же добавил:

– Если хочешь, приезжай. Прямо сейчас можешь?

Мать укоризненно покачала головой. Первый вечер она хотела провести с сыном наедине, а получалось, что он уже готов гостей принимать. Но ничего не сказала – раз хочет, пускай, в конце концов, его праздник…

Солнце касалось крыши соседнего дома, и по стене побежали красные полосы. Наступал тёплый весенний вечер. На кухне за столом собралась уютная компания – мама с сыном, племянница Вера с подругой, приятель Виталий, который, хотя и был старше Григория на целых семь лет, несколько лет охотно играл с ним в шахматы и вообще считал его своим приятелем, и Гришин одноклассник и сосед Игорь Михельбер, вечно встрёпанный еврейский юноша в круглых очках на непомерно большом носу, сквозь которые смотрели на мир умные и наглые слегка навыкате глаза. Подругу Верки звали Настя, и она сразу заинтересовала Гришу, который точно понял маневр кузины, неспроста прихватившей с собой эту белокурую длинноногую девушку с правильными чертами лица и низким грудным голосом, выдававшим глубокую чувственность натуры. Судя по всему, Верка была несколько младше своей подруги, хотя общение между ними показалось Грише вполне ровным и свойским. Как выяснилось в разговоре, они вместе учились в одном техникуме, только Верка по торговой специализации, а Настя по юридической. Смекнув, что юрист со средним образованием – это несерьёзно, она с третьего курса техникума поступила в институт на вечернее отделение, где теперь и училась. Через год должна была получить диплом и стать квалифицированным секретарём суда, помощником адвоката или юрисконсультом на производстве. Параллельно она закончила парикмахерские курсы и работала в мужском салоне, делая стрижки и ровняя бороды бесчисленному количеству клиентов. Верка считала Настину работу причудой. Уж если собирается стать юристом, так пускай этим и занимается! А так выходит глупость какая-то: юрист-парикмахер. Но их пикировки по этому поводу как возникали, так сразу и затихали, стоило только Насте заговорить о том, что едва ли торговля может быть настоящим призванием человека – скорее, хорошим заработком! Верка не пыталась оправдать свою профессию призванием, внутренне полностью соглашаясь с тем, что торговля – это просто выгодно.