Одержимые войной. Доля - Страница 73

– Мне. Значит, ты можешь предсказать каждому его судьбу?

– Это не составляет труда. Просто вы, как правило, не хотите. Мы ограждаем вас от владения идеей Мира, чтобы вы не видели слишком много такого, что вы называете жестокостью.

– А что такое настоящая жестокость? Разве не мы её творцы?

– Ты права. В сущности, никакой жестокости не существует. Жестокость – это только ваше, человеческое отношение к тому или иному событию. А они сами по себе просто вереница разноцветных стекляшек. Они никакие, ни жестокие, ни добрые, ни радостные, ни грустные. Пустые стекляшки.

Невидимка помолчала. Андрей чувствовал её дыхание на своей левой щеке. Ещё раз обернулся. Но никого не увидел – только сумеречное пространство подземного перехода, сквозь которое, погруженные каждый сам в себя, шли безучастные ко всему вокруг незнакомые люди, торопясь по своим делам. Машкин голос вновь зазвучал:

– А ты, наверное, видел и Коня Бледного? И вообще можешь рассказать в подробностях об Апокалипсисе? Он же грядёт?

– А я вот ничего не боюсь. И ваш бледный вполне симпатичный коняшка! – вставил Долин, не особо понимая, зачем он это делает, и тут же добавил: – …хотя это, конечно, бравада.

– Хорошо, что признаёшься в этом, – прозвучал Машкин голос. Невидимка словно прикрыла собою Андрея от холодного взгляда незнакомца в капюшоне. По мёртвому лицу того пробежала не то улыбка, не то судорога. Свет лампочек в подземном переходе сделался коричневым и начал налипать на предметы, точно патока. Андрею показалось, что коричневый свет, внезапно обретший форму и массу, обрёл так же и запах. Он никак не мог вспомнить, где же он слышал этот запах. Но запах был до боли знакомым. На какое-то время этот запах отвлек его от разговора. Когда он вновь включился в беседу, та, судя по всему, заканчивалась.

– …Не моё это дело, спорить. Вы люди, вам нужно протопать дорожку от старта к финишу, чтоб понять, что никакого знания не существует, и спорить не о чём. Да и мир, кстати, устроен вовсе не так, как вам рисуется. Нет у него ни смысла, ни справедливости, ни цели. Вы населили воображаемый вами мир богами и ангелами. Вы терзаетесь вопросами морали, нравственности. А и то, и другое всего-то инструмент для сохранения рода. Вы существуете только затем, чтоб существовать.

– Не может человечество существовать так бессмысленно.

– Смысл, как и логика, придуман людьми. Вам так проще. А какой смысл в том, что волк съедает зайца, заяц съедает капустный лист, капустный лист вырастает из земли, в которую обращается тело волка? И так далее…

Голова тяжелела и почти перестала воспринимать не только смысл произносимых слов, но и сами звуки. Подземный переход продолжал источать их, но различать их становилось всё тяжелее. Они не становились тише или глуше, но приобрели какое-то свойство неразличимости. Звуки то переходили в краски, то становились тактильными ощущениями, то, стукаясь о невидимую перепонку, рассыпались мелкими осколками, солоноватыми на вкус и неправильной формы. И все они не волновали. Начинал волновать только навязчивый запах…

…Мины посыпались внезапно и, как всегда, непонятно, откуда. Это чёртово изобретение военных инженеров работало, хотя и почти вслепую, зато безотказно, сея панический ужас, смешанный с чувством беспомощности. От снаряда или гранаты можно укрыться за массивным выступом скалы, закопаться в траншее, от миномётного огня, обрушивающегося вертикально с небес, спасенья нет. Бесполезные команды, подаваемые истошным голосом уже тогда, когда смертоносное железо с мерзким рёвом рассекает пространство над головой, даже не воспринимаются. Андрей машинально вжимается в землю. Странно! Минуту назад он о чём-то важном разговаривал с человеком в капюшоне, довольный принятым решением покинуть мир журналистики, намерением отказаться от штабной работы и вернуться в свой авторемонтный кооператив, и радовался удивительной красоты колечку, купленному для Маши. А теперь он снова в ущелье, из которого, кажется, уже не раз выходил. Почему опять бой? Кажется, мертвец в капюшоне говорил о том, что нет ни прошлого, ни будущего, и не важно стремиться к знаниям, поскольку все они ничего не значат и ничего не стоят по сравнению с какой-то главной идеей, на которой якобы держится мир. В чём же эта главная идея, если опять он лежит под минами и думает только о том, как бы пронесло на сей раз? А ведь у него уже была мирная жизнь! Всё начало налаживаться! Он решил жениться на славной девушке, которая живёт с ним… Бедная, она не знает, что он опять оказался на войне! Поздно придёт с работы, будет волноваться, что его всё ещё нет. Как объяснить ей, что он здесь? Милая, я здесь! Я жив! Просто опять мины, чёрт их возьми! Но я люблю тебя, помню о тебе, и ты не волнуйся! Я жи-и-ив!

Через несколько залпов всё стихает, дым рассеивается, и становится видно, что вокруг вовсе не ущелье, а руины родного города. По некогда оживлённому проспекту, перешагивая через разбросанные трупы, деловито снуют увешанные с ног до головы оружием духи в бесформенных шароварах и серых рубахах навыпуск. Они методично переворачивают каждое лежащее ничком тело, чтобы заглянуть в мёртвое лицо и удостовериться в том, что жизнь навсегда покинула его. То и дело раздаются сухие щелчки выстрелов, это они добивают тех, в ком ещё теплится живое дыхание. Они ведь не просто так всех убивают. Они ещё кого-то ищут! Неужели его, Андрея??? Откуда они узнали, что он здесь? Андрей пытается подняться и не может. Точно стопудовая тяжесть придавила его к земле, даже вздохнуть тяжело.

Что с солнцем? Почему оно струит такой странно пахнущий коричневый свет? Где же он встречал этот запах? Никак не вспомнить! Боже, как тяжело!..