Одержимые войной. Доля - Страница 9

По счастливой случайности вернувшиеся раньше времени домой с работы родители успели вызвать дочери «скорую». Машка лежала на спине, глядя бессмысленными глазами в потолок, наглотавшаяся без разбору таблеток из родительской аптечки и прислушивалась к тому, как где-то в глубине организма ниточка за ниточкой обрывается живое. Тело было готово воспарить, в нём не было ни боли, ни веса. На душе становилось даже как-то по-особенному легко. Ничего было не жаль. Почему-то хотелось петь и смеяться, но ни на то, ни на другое не хватало сил, потому что невидимые химические процессы уже вовсю путали дыхание, раскачивали в разные стороны пульс, протягивали по телу тонкие жгутики коротких судорог, а сознание то и дело помутнялось, воспринимая волнами поступающее отравление.

Потом две недели в больнице, где было по-настоящему больно и противно. Капельницы, уколы, промывания желудка. Богомерзкий психиатр в очках в тонкой никелированной оправе, с иезуитской хитростью ведущий неприятный допрос. Чего они все от неё хотят? Не дали помереть спокойно, теперь ещё и в психи записывают, что ли? Пришёл отец. Долго сидел у кровати, держал её молча за руку, не произнося ни слова. Всё смотрел и смотрел ей в глаза и медленно гладил по голове дрожащей рукой. И от этого страшно захотелось плакать. Невесть откуда возникшее чувство вины поглотило её с головой, и она разрыдалась. А он ничего не говорил дочери, только всё смотрел и смотрел. И столько было в его взгляде любви, тепла, что было одновременно и сладко от раздиравшего душу надвое чувства благодарности, и больно от угрызений совести и стыда, – что же она такое наворотила! – и грустно от осознания невозможности высказать всё наполняющее душу обоих, и отчего-то смешно – таким трогательно нежным дочь никогда не видела папу. Прощаясь с нею, он сказал одну фразу:

– В следующий раз, Машута, знай, что все мужики, как и все бабы, одинаковы. Не стоит устраивать трагедий. Просто если из одинаковых выбирают одновременно оба, тогда всё нормально. А если один выбирает, а другой нет, значит, оба ошибаются.

Зачем-то припёрлись бывшие одноклассницы. О чём трепались, уже не вспомнить. Потом много чего было. Не было только Ромы. На месте его лица перед внутренним взором зиял чёрный овал. Он медленно затягивался. Боль притуплялась. Заботливая память вытерла лишнее, оставив только нечто вроде справочной информации – было то-то и то-то, и никаких эмоций. Потом была напряжённая полоса дипломной работы, сдачи государственных экзаменов и выпуск. Пережив вторую в своей жизни серьёзную драму, едва не окончившуюся трагедией, Маша растеряла остатки честолюбия и к выпускному курсу подошла без надежд на диплом с отличием. В аттестационные ведомости даже «тройка» затесалась. И разумеется, по английскому. Когда представилась возможность пересдать иностранный язык, чтобы хоть без «троек» получить диплом, Маша вспомнила о школьном учителе, решив обратиться к нему за помощью. Исаак Аронович охотно согласился позаниматься с девушкой, категорически отказавшись от платы за уроки. Он молвил, что помнит её и хранит сделанный школьницей подарок как самую дорогую реликвию, так что ни о каких деньгах речи быть не может. Мол, как знать, может когда-нибудь и ему доведётся с чем-нибудь к ней обратиться за помощью, ведь все же люди…

Два месяца занятий проходили трижды в неделю дома у Зильберта. За прошедшие почти годы он нимало не изменился. Те же стать, острый взгляд из-под густых чёрных бровей, хищный орлиный нос, крылья которого трепетно раздуваются не только при каждом вздохе, но и в разговоре, точно произносит он слова не только языком и губами, но и носом тоже. И бархатистый грудной голос Исаака Ароновича не изменился. Только теперь научилась распознавать повзрослевшая девушка, что таит этот голос. Надо же! Раньше ни за что не призналась бы себе, что этот обволакивающий тембр способен завораживать. Получив первый сексуальный опыт с Романом и не имея после разрыва с ним контактов с мужчинами, некоторое время после больницы бывшими ей просто отвратительными, на первом же занятии Маша с испугом отметила, что испытывает влечение к обладателю этого мягкого, и, вместе с тем, властного голоса, особенно когда он нараспев произносит английские слова. Сжав зубы, она «грызла гранит науки», изо всех сил отгоняя от себя наваждение. До переэкзаменовки оставалось недели две, впереди было как минимум пять занятий, когда противиться овладевающим ею искушениям стало невмоготу, и она решила прервать уроки, хотя они приносили заметную пользу. Маша действительно преодолела невидимый психологический барьер, мешавший ей чувствовать себя уверенной в чуждой языковой среде. Занятия проходили непринужденно, ученица осваивала всё новые и новые пласты письменной и устной речи, стала ориентироваться в сложной системе согласования времён, что все эти годы была для неё камнем преткновения в английской грамматике. Бросить занятия со столь искусным и бесплатным репетитором непосредственно перед ответственным моментом пересдачи было, наверное, неразумно. Но Маша решила больше не искушать себя и пропустила назначенное время.

На другой день Зильберт позвонил и спросил, всё ли у неё в порядке, а то он беспокоится. Услышав в трубке голос, показавшийся ещё более глубоким и чарующим, девушка совершенно потеряла голову, залепетала что-то невразумительное, мол, недомогала, плохо спала (что, впрочем, было правдой). Отговорки. Исаак Аронович, похоже, не поверил, но был корректен. Пожелав скорейшего выздоровления, он высказал надежду на то, что назавтра их встреча всё-таки состоится, как и было запланировано. И повесил трубку.