Одержимые войной. Доля - Страница 98

Беллерман окинул взглядом притихших слушателей, по лицам которых было не прочитать, понятно или всё-таки не вполне понятно, слабо улыбнулся чему-то и продолжил, слегка понизив голос:

– Так что, Саид Калыкович, не всё обстоит так ясно, как вы считали с детства, под влиянием того, что говорила ваша мама. Ваш отец Калык Тоевич вплоть до своей смерти был латентным гомосексуалистом, то есть практически никогда не имел непосредственно половой связи с представителями своего пола, но всегда к этому стремился. Либо стремился к женщинам, чьё сексуальное и, шире, социальное поведение носит ярко выраженный мужской характер. Недаром его вторая жена, оставившая его в 85-м году, была мужеподобной властной сильной женщиной, курила кубинские сигары, ездила на мотоцикле и была фанаткой одной хоккейной команды. У неё и имя-то такое, какое может быть как у мужчины, так и у женщины, Евгения. Сам по себе факт имени не дает стопроцентных оснований о чём-либо судить, но в ряду прочих наблюдений не может не учитываться при анализе личности. У вас, Дмитрий Павлович, – Беллерман обернулся к Локтеву, на лице которого застыла сардоническая улыбка, – проблемы несколько иного рода. Ваш дед Аркадий Павлович и прадед Павел Аркадьевич были самоубийцами. Вы знали?

Усмешка медленно сползла с лица Локтева, но он не ответил.

– Аркадий Павлович после революции заделался уездным комиссаром по продовольствию. Вместе с группой из пяти вооруженных матросов, дезертировавших с кораблей ещё во время войны с немцами, он объезжал сёла и изымал зерно, обрекая на голодную смерть сотни крестьянских семей. Ему доставляло удовольствие наблюдать, как перед ним в пыли валяются на коленях, рвут на себе рубахи и бороды сильные мужики, умоляя оставить хоть горсть для сева. Аркадий Павлович не оставлял ничего. И вовсе не потому, что выполнял директиву сверху. Он бы не оставил и безо всякой директивы. Потом он служил в ЧК в отделе по расследованию актов саботажа и диверсий, потом его продвинули по партийной линии и даже едва не выдвинули делегатом Съезда победителей [41] , но этого не случилось, иначе бы вся история сложилась иначе. Вместо этого он женился, начал работу партийным агитатором, ездил по городам и сёлам, рассказывая людям о том, как хорошо они живут. А потом родился ваш отец. Он был от рождения слабенький, и Аркадий Павлович попросил о переводе на сидячую работу, так как за сыном нужен был уход. Ему пошли навстречу, и с той поры он осел в нашем городе в качестве инструктора райкома по работе с молодежью, курировал комсомол. Нам известно, что на этом месте Аркадий Павлович лично отправил в лагеря с десяток комсомольцев, неверно понимающих линию партии. Но справиться со своей женой страшный чекист не мог. Бабушка ваша, очаровательная Дора Исааковна была настолько охоча до смазливых мальчиков нежного возраста, что наставляла муженьку рога прямо в кабинете комсомольского комитета какого-нибудь института или предприятия. После чего испорченный ею юноша получал путевочку в ГУЛАГ лет этак на пятнадцать, а Аркадий Павлович – очередной седой волос. В один прекрасный момент это довело бедного садиста до нервного истощения, и он застрелился. А через неделю началась война. Ваша крепкая бабушка с малолеткой на руках сумела охмурить любимого сыночка начальника продовольственной базы, где и провела всю войну, вырастив здорового мальчишку, раздобрев сама и обзаведясь дюжиной полезных на будущее знакомств. И быть бы ей какой-нибудь зампредшей исполкома или, на худой конец, начальником гороно, да смерть безвременно унесла любвеобильную Дору в самом расцвете её сексуальных сил. Про своего прадеда не желаете услышать?

– Не желаю, – еле слышно произнес Локтев, но так, что первое слово застряло в горле, и было слышно только «желаю», и Беллерман, глядя прямо в глаза несчастному, продолжил, пришпиливая его каждым словом, точно мотылька булавкой:

– Павел Аркадьевич Локтев купеческого сословия был. Владел полотняным заводиком, пароходом, что курсировал по Каме до самого Нижнего, а накануне Первой мировой камушками уральскими спекулировать начал. В общем, преуспевал сердешный. Но главная страсть его была институточки. Скольких он перепортил, скольким жизнь поломал, от скольких пуль уходил на этом поприще, и не рассказать! Хорош собой, богат, артистичен. Да вот беда! Ведя свою беспутную холостяцкую жизнь, не ведал он, что повстречает институтку Лизу – Елизавету Моисеевну Шварц. Вашу прабабушку. Эта лихо охмурила пылкого купчинушку, да так, что не только на себе женила, заставила дом и пароход на себя переписать, раз и навсегда отбила страсть к любовным похождениям, но ещё и болезнью наградила. Из тех, что считаются не заразными, а хуже любой инфекции. У самой-то к алкоголю еврейский иммунитет был, а Локтев стал спиваться, хоть пили вроде и вместе. Всё ему бесы мерещились. Помните Достоевского? Вот те самые бесы и преследовали фабриканта. Последние два года жизни он обильно снабжал деньгами большевиков. С подсказки Лизоньки. А заодно – пил горькую и прятался по ночам от бесов. А когда в 17-м большевики взяли власть, Павел Аркадьевич взял да и повесился, не выдержав бесовского преследования. А Лизонька с двумя малышами быстрёхонько вышла замуж за комиссара, присланного из Москвы. Лихой такой был парень. Ходил все с наганом, народ пугал. Да только все лихие парни и кончают лихо. В 21-м зарезали его. Ваш дед по его стопам и пошел. Во всех смыслах. Отчим пристроил юношу-пасынка сразу на должность уездного комиссара по продовольствию. Елизавета Моисеевна снова осталась одна. Уже с тремя ребятишками, последнему годик. Но она не думала долго мыкаться. Старший самостоятельный, сестра на выданье, и партию вроде приличную присмотрели. Да и камушки, оставшиеся от Локтева, запрятанные в укромном месте, всегда могли пригодиться. Кстати, Дима, вы совершенно правильно делаете, что не носите фамильный перстенёк, серебряный с самоцветиком. Это прадедово наследство успеха не принесёт.