Одержимые войной. Доля - Страница 113

113

– Да иди ты к чёрту! Ты можешь серьёзно о чём-нибудь поговорить? – всплеснул руками Григорий.

– Постараюсь. Хорошо. Театр помню. Дальше?

– Ты сможешь меня устроить туда?

Туманов даже присвистнул:

– Ты что, старик! С дуба рухнул? Меня ж оттуда уволили. И потом… Кем ты хочешь устроиться в этом театре?

– Всё равно. Рядом с домом. И я хочу временно поменять профессию. Переключиться надо. Насколько помню, театр не бедный. Там его, вроде, какой-то завод финансирует. Может, поможешь?

– Нет, ты и вправду рехнулся, – озадаченно пробормотал художник, покачивая головой. – Ладно, если просишь, подскажу, к кому подойти и что сказать. Только, по-моему, глупости всё это.

– Что именно?

– Ну, на счёт смены профессии… Да и на счёт жены тоже, – добавил Володя, сообразив, о чём была речь во фразе, которую не расслышал. – Ты вообще темнила, после свадьбы ни разу в гости не пригласил, сына не предъявил! И кто ты после этого? Тоже мне, друг!.. Поссорились они, подумаешь! Я вот не женился ни на ком, а потому и ссориться не с кем. А женился, воспринимай ссору как, допустим, гигиеническую процедуру. Что-то вроде холодного душа. Иногда полезно.

– Не иногда, а всегда, – вставила девушка, и снова её голос откликнулся в памяти чем-то до боли знакомым. Ну, хоть ты тресни, а вспомнить, где слышал, никак!

– Володя, может, ты скажешь? Где мы могли с ней пересекаться? Я же не усну сегодня!

– Где-где, – проворчал Туманов, – ни хрена извилинами шевелить не хочешь, склеротик. Где мы с тобой познакомились. Вспомнил?

Повисла напряжённая пауза. События шестилетней давности живо встали перед глазами. Но в них было только одно запомнившееся лицо – художника. Даже образ той, которая сделала его мужчиной, растворился. Вместо лиц рисовались странные рожицы из «Паноптикума». Зато мучительное чувство обиды вспомнилось в деталях. Теперь оно повторялось. Но уже в другом проявлении, в связи с другими обстоятельствами и людьми. И, как тогда, так и теперь, было совершенно непонятно, за что люди и обстоятельства гадят ему. Тогда, как теперь понимал Гриша, для опытной и любвеобильной девушки он был просто маленьким. Наверное, его неумелость, искупаемая искренностью первой страсти, показала ей пропасть между ними. А может, и не хотела превращать романтику первой любви в повседневность быта, семейные ссоры и прочее, чего теперь в его жизни – хоть лопатой греби. Как знать, пройдёт ещё шесть лет, и, возможно, причины нынешних бед тоже прояснятся! Но что толку? От этого удар не станет менее болезненным. Эх, чёрт! Ну, отчего же человек так запутанно устроен, что никто никогда не скажет прямо другому, что и почему он думает о нём и как и почему действует таким, а не другим образом! Ладно бы, всякие закулисные интриги, поединки за тёплое местечко, ступени карьеры, где всё сплошная конкуренция! Так нет же, люди вступают в интимные отношения, казалось бы, куда ближе! А остаются не просто далёкими, а даже сказать-то друг другу правды не умеют! И в чём она, эта правда? Вот он, Гриша, любит свою жену Настю, родившую ему сына. Но ничегошеньки эта милая молодая женщина о нём не знает, не смыслит в нём, и столько времени живут как чужие! Разве это нормально? Хотел объясниться, а вместо этого – скандал! Тьфу, пропасть!

– Вспомнил, – усталым голосом выдохнул в ватную тишину Гриша и опустил затуманившийся предательской слезой взгляд. – Я пойду. Ты, пожалуй, прав. Ни к чему мне в театр. Попробую прослушаться в какой-нибудь хор. Или в школу пойду работать. В общем… – не договорив, Гриша поднялся с места, махнул рукой и двинулся к выходу. На пороге остановился, развернулся вполоборота к художнику и его натурщице и с грустной ухмылкой добавил:

– А я, пожалуй, возьму себе творческий псевдоним. Гриша Шмулевич.

– Звучит! – прозвучало вдогонку…

…Больше года минуло. Настя провела на даче у бабушки лето. Гриша несколько раз наведывался. Сынишка радовался папе. Жена будто тоже была довольна его приездами. Сразу повинившись за несдержанность и вкратце поделившись проблемами, Гриша думал было уладить их отношения. Но Настя, выслушав мужа, заявила, что в ассистентуре ему не заработать достаточно для содержания сына, и вообще она не видит смысла в продолжении учёбы в консерватории, а вот у неё есть знакомый, он может предложить место в рок-группе за очень приличные деньги. Гриша слушал её, ощущая стенку, с каждым словом вырастающую между ними. Но согласился. Работу же надо искать.

Знакомый жены оказался симпатичным молодым человеком, сразу расположил к себе. Разговор поначалу показался бессмысленным. Молодой человек курировал по линии обкома комсомола какой-то молодёжный досуговый центр. Искал не столько музыканта, сколько арт-директора. Уж неизвестно, чего наговорила ему Настя, но он отнесся к Грише как к потенциальному кандидату на эту роль, чего тот, естественно, не ожидал. После трёхчасовой беседы комсомольский вожак склонил Берга принять предложение, и они выехали на место будущей работы. С середины августа Гриша приступил к новой для себя роли и за каких-то полмесяца так свыкся с ней, научившись командовать людьми, рисовать планы, принимать работу и организовывать непростой производственный процесс, что уже и думать забыл о пережитой обиде, нанесённой консерваторским руководством. Нормализовалась и обстановка дома. Числясь в штате обкома ВЛКСМ, арт-директор молодёжного досугового центра получал неплохое жалованье, кроме того, имел право на продуктовые наборы через спецраспределитель. В общем, можно сказать, жизнь нежданно-негаданно устроилась. Не вникая в тонкости политической жизни, занимаясь исключительно хозяйственными вопросами, Гриша чувствовал необыкновенный прилив энтузиазма, планируя через пару лет превратить вверенное его попечению учреждение культуры в настоящий центр художественной жизни города. Ему рисовалось, как он приглашает устраивать выставки лучших художников, проводит фестивали и конкурсы, концерты прославленных коллективов, ему грезились аншлаги на театральных премьерах. И вот, проходит лет семь-восемь, и он член горсовета, ответственный за культуру, а потом – депутат Съезда народных депутатов, открывает очередное заседание самого представительного собрания лучших людей страны за дирижёрским пультом, во главе созданного по его инициативе оркестра. Оркестр играет «Торжественную увертюру», все аплодируют, а на следующий день в газетах появляется сообщение о присвоении Григорию Шмулевичу звания Народный артист СССР… О-па! вот он и попался! Итак, Шмулевич… Но на работу его приняли как Берга. Может, забыть уже о карьере музыканта?

113