Одержимые войной. Доля - Страница 148

148

Гриша поперхнулся. Его глаза округлились. Такая очевидность не приходила ему раньше в голову. Он просто не хотел её допускать. Но нет! Отчего же спекулянты? Может, коммерсанты?! Локтев же обещал, что всё будет законно.

– Ты это точно знаешь? – подсекшимся голосом спросил сын.

– Догадываюсь, – ответила мать и отвернулась. – Там, где околачиваются такие, как Глизер, всегда нечисто. Как ты не заметил сразу?

– Ты с ним знакома?

– Эх ты, горе-коммерсант! Его же весь город знает. Он же известный махинатор. Остап Бендер. Изловчился вытягивать из государства деньги якобы на нужды ветеранов войн и многократно прокручивать их на сомнительных сделках. А с ним твой «афганский пахан» Локтев. Ты его разве не знаешь?

– Знаю. Немного. Мы из одной части.

– Немного, – покачала головой Анна Владиславовна, – поинтересовался бы, сколько нормальных предприимчивых талантливых людей, о ком ты с таким жаром говорил как про опору страны, этот бывший коммунист, переметнувшийся под новые знамёна, пустил по ветру. И вокруг него глизеры с рабиновичами преспокойненько себя чувствуют. Ты у них – шестерёнка, случись что, на тебя всё и свалят. Теперь понял?

Гриша помолчал и, тяжело вздохнув, промолвил:

– Не думал, что моя мать антисемитка. По-моему, глупо, даже для немки, – и вышел из комнаты, гулко хлопнув дверью.

В душе застыло смешанное чувство: досада, разочарование, горечь и смутное сомнение, а вдруг в том, что сказала мама, есть хоть толика правды! Если так, то всё, во что он так истово и отчаянно старался верить в последние годы, просто иллюзия, обман! И опять захотелось выпить. Давно такого желания не возникало, и казалось, пьянство одолел навсегда. Ан гляди ж ты, не такая это простая вещь – победить алкогольную зависимость. Григорий задумчиво открыл дверцу бара, обвёл глазами «золотой запас» – пузатую бутылку ликёра, початую бутылку армянского коньяка «Ахтамар», маленькую «Смирновской», и уверенно протянул руку к водке. За этим движением мать застала сына, без стука вошедшая к нему. Он дёрнулся и едва не уронил бутылку. Анна Владиславовна слабо улыбнулась и молвила с нескрываемым недовольством в голосе:

– Тоже мне, еврей-пьяница! Извини, что отвлекла. Просто я забыла сказать тебе, поскольку ты меня отвлёк: тебе пришло письмо.

– От кого?

Вместо ответа мать протянула сыну конверт. Он взглянул на обратный адрес и обмер. Повеяло дыханием забытой жизни из безвозвратного прошлого. Мать тихо вышла из комнаты, не видя, как лихорадочно сын вскрывает конверт. «И впрямь алкоголик! Руки дрожат», – усмехнулся Гриша, извлекая письмо. Оно было аккуратно сложено вчетверо. Откуда-то на ум пришли стихи:

Ты написала мне письмо
так аккуратно тонко сложенное.
Я понял: это не письмо,
а просто-напросто мороженое [65]

Прежде, чем развернуть листок, Гриша, отложив его вместе с конвертом в сторону, всё-таки извлёк бутылочку «Смирновской» и гранёную стопочку. Налил. Медленно, точно томатный сок, выцедил тёплую водку, не морщась. Потом крякнул, пряча нос в рукаве, ну уж совсем не по-еврейски, и, спрятав в бар водку и стопку, вновь взял в руки сложенный вчетверо листок. Что он медлит? Почто не принимается за чтение? Отчего разнервничался?! Как мальчишка, право слово! Гриша развернул листок, и зрачки заскользили по строкам убористого почерка.

...

«Ну, здравствуй, солдат!
Совсем забыл про свою знакомую, а ведь чуть не сестрой меня признал. Помнишь, как ехал в поезде на дембель, и мы познакомились? Конечно, прошло больше шести лет. Но разве это срок? Знаю, ты звонил, писал мне. Собственно, потому и знаю твой адрес. Как видишь, не потеряла. А не отвечала потому, что сначала долго приходила в себя после аварии. Едва тогда не осталась без ноги. Но, слава Богу, всё обошлось. Похромала какое-то время, но теперь уже почти как целая. Не могла я, понимаешь, оставить родителей совсем без детей. Так что и с того света выкарабкалась, и здоровье восстановила полностью.
А потом было очень много работы, сразу навалилось всё. Даже за границу съездила. Была в Египте. Ещё были проблемы дома. Серьёзные проблемы. Писать об этом можно долго или не писать вообще. Скажу лишь, что теперь мы все разъехались. Я осталась в бывшей родительской квартире, мама какое-то время жила у сестры, потом умерла, а папа живёт теперь с новой женой, и у меня появилась сводная сестрёнка, мы изредка общаемся.
Но – о другом. Собственно, ради этого я и решилась на письмо спустя столько лет. Я скоро приеду в ваш город и пробуду у вас довольно долго. По делам. Очень хочется встретиться, поговорить. Есть, о чём. Как ты живёшь? Ты только не удивляйся, я многое про тебя знаю. При встрече объясню. Знаю, женился. Познакомил бы с женой. Может, я чего бы и сказала тебе. Наверняка, совет нужен. Я чувствую…
У меня выйти замуж не получилось. После смерти мамы осталась вообще одна. Всё-таки семья отца мне, как ты понимаешь, чужая. Да и странная это семья. Вторая его жена – моя тётя. А вторая тётка после похорон уехала в другой город, видеть меня совсем не хочет. Так что живу исключительно работой, которую безумно люблю и не изменяла своему призванию все эти кромешные годы.
Впрочем, и тебе, солдат, так и не смогла изменить. Вещицу, которую стянула у тебя, берегу. Пью из неё ключевую воду. Вот так-то, солдат!
Напиши мне, пожалуйста. Буду ждать.
Целую (как тогда, в поезде), Таня».

Глава 20. Потаённое

За древней кладкой монастырской ограды прятался суровый корпус храма. В строгой линии стен, скромного купола, в неярких красках не было удушающей нарядности столичных церквей или бедности, какую изо всех сил стараются и не могут скрыть провинциальные церквушки. Вблизи, в сени вековых елей, храм напоминал неприступный бастион, готовый разразиться шквальным огнём в сторону любого неприятеля. Грозный вид испарялся, стоило отойти на сотню шагов. Монастырь сливался с окрестностями, полностью теряясь из виду. И лишь искушённый наблюдатель мог рассмотреть в загадочно-суровом облике храма черты глубокой архаики, усиливаемой запустением. Одичавшие яблони и малиновые кусты словно говорили случайному путнику: «Остановись! Подумай, чего ищешь здесь! Покоя и мудрости – одно, безопасности и удовольствия – другое, обильной и вкусной пищи и уюта – третье». Одни, не дойдя до стен, останавливались, задумывались, другие разворачивались и шли прочь. Менее всего монастырь был гостеприимным приютом странника.

148