Одержимые войной. Доля - Страница 152

152

Чудо произойдёт в начале июня 1992 года, заставшего отощавшего странника в сельце Ерошаты. У Монаха совсем закончились деньги, в котомке полбуханки хлеба да пара варёных яиц. Лесные дары ещё не взошли, и вся надежда была на то, что удастся дойти до какого-либо ночлега с подкормом у сердобольной русской хозяйки. За время странствий Монах повстречается с такими же одинокими странниками и многому у них научится. Главное: никогда не планировать, не загадывать. Он перестанет опасаться, что выследят, убьют, отнимут заветные свитки. Время лишь обострит чувство опасности, и от всякого рискованного поворота или встречи он будет уходить задолго до того, как она возникнет. Милиции со временем станет не до бесчисленных нищих бродяг всех возрастов, обходящих вдоль и поперёк родную землю без направления и цели. Одни, как и он, в рясах, возможно, и не имея никакого отношения ни к одной из церквей. Другие – в лохмотьях. Грабежом и разбоями промышляли, видать, только в больших городах, и полупустые земли обезлюдевшей провинциальной России были для Монаха вполне безопасны.

Вечер будет сгущаться на востоке, пока над западом ещё горело и даже чуть пекло. Монах будет идти просёлком от Ерошат до Прилук, рассекавшим густой смешанный лес. Почти неезженая дорога последней накатанной колеёй со следом протектора сохранит отпечаток с последнего дождя, когда земля была набухшей и липкой, три дня тому назад. Поверх этого – ни следа. Сколько времени идти до села Прилуки? Готовься к очередной ночёвке в лесу! Вдруг услышит Монах из-за спины приближающийся звук старенького ЗИЛа. Грузовичок, деловито преодолевая убитую дорогу, неотвратимо настигнет странника. Монах решит не оборачиваться. Но, когда машина поравняется с ним, водитель притормозит, откроется дверь и раздастся бодрый мужской голос:

– Ангел в дорогу, честной отец! Куда путь держим?

– Иду-то я к Богу, да не знаю дорогу, – ответит Монах, останавливаясь. Его глаза встретятся с глазами водителя, и словно искра пробежит. Мужчина заглушит мотор, соскочит со ступеньки, хлопнув дверью, и вплотную подойдёт к Монаху. Тот машинально прижмёт к себе лямку своей котомки за спиной.

– Ты ли это, Иваныч? – воскликнет мужчина, вглядываясь в лицо Монаха, словно проступившее из небытия.

– Может, и так. Только ныне другое имя у меня.

– Постарел, постарел. Ишь, бородищу отпустил! А и то, почитай, четверть века пролетела. Да не бойся ты, в самом деле. Полезай в кабину, до Вязниц еду! – и водитель протянет руку. Монах неторопливо примет её и неспешно проследует внутрь. Он, конечно же, вспомнит одного из мужиков заветного села. Вот уж неисповедимы пути твои, Господи! Не искал встреч с прошлым, а оно само стучится в двери! Да ещё и тогда, когда не чаешь… От судьбы отказываться грех. Принимай, Николай, какая есть! И ответит Монах, усаживаясь поудобней:

– Кажется, ты из немцев? Генрихом звали.

– Геннадий, – весело отзовется мужчина, заводя мотор…

Так вечером июньского дня спустя без малого четверть века окажется Монах Иван Калашников в поворотной точке судьбы, откуда она пошла другим путём. Потому что на другой же день появится в приютившем его восстановленном «немецком доме» старец, имени которого Монах уже вспомнить не сможет. И расспросит старец в подробностях о том, куда надобно Монаху. Не утаит Калашников ничего. Потому что здесь, в этой заповедной точке отсчёта, опасаться вездесущего ворога ему было ровным счётом нечего.

– Значит, книга Домны Варфоломеевны при тебе, – сурово заметит старец, кивнув головой на котомку за плечами Монаха.

– При мне, отец.

– Ну, так собирайся. Пошли. Нельзя тебе долее здесь оставаться. В одну воду не ступают дважды. Коли тати нагрянут за книгою вдругорядь, сожгут всё вместе с нами. Пошли. Проведу тебя к отцу Василию.

– Как же? За границу? – удивился Монах.

– Граница для незрячих. Кто картам верит да бесову власть слушает. А мы никакой власти кроме Божией над собою не знам и границ для нас нет, – сурово ответствует старец, и отправятся они в путь. Диковинный, каким не доводилось бродить Монаху. Сказочными тропами меж дремучих буреломов, аки посуху проходя неведомыми тропами непролазные болота, не раз и не два сталкиваясь с диким зверем лесным, не трогавшим и не боявшимся их. Двое суток напролёт, не присев и не притомившись, будут идти и окажутся у заветных стен. Старец промолвит слово прощальное, прибавивши, что далее ему нельзя. Не время. А подле заросшей мхами и древесными побегами, а потому никому не приметной каменной монастырской ограды будет встречать отец Василий Бесов Изгоняющий. И улыбка его будет радостной, подобной улыбке младенца, приветствующего Христа.

Глава 21. Царь воров

Утро выдалось ясным. Хрусткий мороз очертил все линии, и глазу было больно смотреть на неестественную резкость и преувеличенную яркость всех, обыкновенно, тусклых, красок. Кое-где сквозь белизну припорошенных снегом дорожек проступала малиновая краснота кирпичной крошки. Как пятна крови на белой рубахе. Местами шапки сугробов горели столь ослепительным блеском, отражая солнечный свет, что на них было не взглянуть.

В судороге перемен люди утрачивали чувство реальности. Не успев привыкнуть к исчезновению с карт великой державы, они сталкивались с новым понятием «инфляция», ворвавшимся в повседневный обиход каждой семьи скачками цен по два-три раза на день. Разваленные «перестроечным» угаром связи превращали сытых в полуголодных, зажиточных в бедных, умеренных в экстремистов. Люди ещё не знали, какая череда ограблений им уготована, а в душах уже поселилась безотчётная тревога, усиливаемая внезапно хлынувшим на экраны потоком фильмов, одинаково нагнетающих её. В самом начале первой весны нового государства в воздухе завитало новое завораживающее слово – приватизация. Вкусив единожды наркотика громких посулов лёгкой наживы, люди переставали различать правду и ложь. И с новым словом слепо связывали наивные надежды на «светлое будущее». Отравленную приманку им неспешно и последовательно подбрасывали газеты, телевидение и радио. Кролик уже двинулся к удаву.

152