Одержимые войной. Доля - Страница 153

153

Происходящее в стране как в кривом зеркале отражалось на жизни колонии. Игры в демократию с определёнными режимными послаблениями сочетались здесь с резким падением качества и количества пищи, сокращением объёмов производств и, как следствие, нарастания недовольства. Зам. по режиму как никто другой понимал, чем это может закончиться, но не в силах был ничего поделать. В итоге, когда последней каплей, переполнившей чашу терпения «зэков», стало преждевременное, с 1 апреля, отключение отопления бараков, в самые, несмотря на солнечную погоду, морозы, в лагере вспыхнул бунт. Зачинщиками были шестеро доходяг, их и за людей-то не считали. Оказалось, эту «дохлую команду», готовы поддержать чуть ли не все.

Заваруха случилась в ночь со 2 на 3 апреля. Один из зачинщиков ударил охранника и с криком «Убийцы! Подонки!» начал биться головой о стену, пока не потерял сознание. Это сработало как сигнал. Одновременно в четырех разных местах того же барака, а через пять минут и в соседнем бараке заключённые напали на охранников и, завладев табельным оружием, вырвались в коридор. Поднятые по тревоге солдаты караула не смогли предотвратить массовых беспорядков. Рассвирепевшие и озлобленные «мужики» [67] , мотавшие срок «первоходом» [68] , очертя голову неслись в разные стороны от бараков, не имея точного плана действий. Пьяный глоток иллюзорной свободы сделал своё дело. Подобно такому же глотку того же яда, превратившему в осколки целую страну с многомиллионным населением. Колонию охватило массовое безумие. Отовсюду слышались крики, раздавались беспорядочные выстрелы. В час ночи поднятый в ружьё личный состав воинской части внутренних войск получил приказ вести огонь на поражение.

Как это обычно бывает, стихию толпы незримо направляли те, кто имел конкретные цели. Один из них вор-рецидивист Гаидзе по кличке Батон, неспешно проследовал к камере, где, безучастный к происходящему дремал на комфортной шконке Царь. В руках Батона были ключ от камеры и кастет. Проскользнув мимо охранника, он в два прыжка пересёк просматриваемое место и приблизился к цели. Остановился, прислушался, решительно вставил ключ в замок и, отворив, резко раскрыл тяжёлую дверь. Царь порывисто встал и встретил непрошенного гостя долгим испытующим взглядом.

– Что, Батон, оборзел? – взревел Царь, когда Батон скокнул в его сторону, норовя заехать кастетом в челюсть. Внезапный удар не получился. Опытный поединщик Царь перехватил руку нападавшего и с хрустом заломил за спину. Батон был повержен. – Говори, сука, кто подослал! Говори, пока кишки не выпустил!

– Яшка. Яшка-одессит, – простонал Гаидзе, пытаясь вытянуться, чтобы хоть немного уменьшить боль в заломленной руке.

– Гад! Он народ взбаламутил? Говори, а то порешу тут же.

– Мне больно! Отпусти, – взмолился Батон, но Царь ещё круче заломил ему руку. Кости жалобно хрустнули. «Перелом, – пронеслось в голове у Гаидзе». Взвизгнув по-бабьи, он шепнул:

– Руку ломаешь, гад!

Вместо ответа Царь рывком опустил противника на колени и со всей силы пнул его ногой в живот. Гаидзе растянулся ничком перед Царём с неестественно вывернутой правой рукой, всё ещё сжимавшей в бесполезном усилии кастет. Царь сплюнул и, утерев губы, произнёс:

– Дураки вы, блатные. Вы что же думаете, убьёте Царя, и всё, власть ваша? Эх, мать вашу, и дураки же! А ну проси прощения у Царя. Простить не обещаю, но в живых оставлю, гарантирую. А ну, проси, недоносок грузинский! А я ещё ему слово доброе сказал…

Год назад Гаидзе в услужение Царю смастерил великолепную резную трость. Он был большой мастер на такие поделки. Преподнесенная Царю в день рождения трость пошла в дело. За неё была выкуплена очередная «дачка» [69] , важная для Царя: там были, кроме прочего, вести от отца Василия Бесов Изгоняющего, связь Царя с кем для всех на «зоне» была тайной. Тогда Царь похвалил Батона. А теперь, год спустя, этот мастер «показал себя во всей красе».

– Э, Царь, обидные слова говоришь. Не трогай грузин, а, – не отрывая головы от пола, простонал Батон.

– Я Царь, знаю, что говорю. Или не грузины спрятались за русского царя от турок? Попросили вечного подданства империи.

– Так империи-то нет, – оторвал, наконец, голову Батон, на что Царь грозно цыкнул, и тот снова приник к полу.

– Такие же «батоны» [70] её и покромсали. А знаешь, что на Руси с изменниками делали? А ну, как я с тобой сейчас такое ж сотворю, не хочешь?.. Охранник! Эй, охранник! – позвал Царь, и тут же в распахнутых дверях возник паренёк с автоматом.

– Слушаю, ваше величество, – отчеканил он.

– Как службу тащишь, а? Это что? – Царь указал ногой на поверженного Гаидзе, – Или с ними заодно?.. Что моргаешь? Быстро этого в изолятор! Меня запри. Я заявляю: Царь к этому бардаку отношения не имеет! Да, вот ещё. Яшку-одессита в ШИЗО. Немедленно. Понял?

Охранник кивнул.

Через час стрельба утихла. Лишь отдельные вскрики да топот пробегавших десятков пар ног то в одну, то в другую сторону указывали на беспорядки. В камере Царя появился Валентин Давыдович Целебровский. Не удостоив вошедшего и кивком, и не глядя на него, Царь, неподвижно лежавший на своих нарах с прикрытыми глазами, спросил:

– Я так понимаю, бунт подавлен?

– Да, но сейчас разговор не об этом, – деловито усаживаясь подле Царя на табурет, проговорил Целебровский и жестом приказал удалиться сопровождавшему его охраннику. Тот молча вышел, оставив гостя с Царём наедине. С минуту помолчав, глядя куда-то поверх лежащего «зэка», Валентин Давыдович сказал:

– Вам известно, кому понадобился бунт?

– Неинтересно, – махнул рукой Царь.

153