Одержимые войной. Доля - Страница 162

162

– Знаешь, за что сидишь?

– Одного гадёныша в госпиталь отправил, – процедил Меченый фразу, которую повторял всегда, когда ему задавали этот вопрос.

– Ты – в госпиталь, папашка твой – на тот свет. А кому с того легче стало? Думаешь, твой гадёныш по возвращении из госпиталя человеком сделается? Как бы не так! Ещё большей сволочью стал. Теперь его и убить-то мало. А ведь это ты, сделавши из него героя липового, превратил его в то, чем он по земле теперь ползает. А папашка твой, избавив землю от мерзавца, как он думал, на деле, оставил сиротами двух ни в чём не повинных детей, которые, и не его были, да покойничек о том не знал, за своих держал. А мамашка их после много лет еле концы с концами сводила. И выходит, не правое дело твой сотворил. Так-то! Не делай зла никому, хотя и обид прощать не следует.

– Как же тогда? – оторопел Меченый. Разговор вызывал противоречивые чувства. Мысли теснились в голове, толкая одна другую, и ни одну он не мог додумать до конца. От этого было физическое ощущение тесноты в черепной коробке.

– Хорошо, хватило духу спросить, – вздохнул Царь, – а то вишь, сам-с-усам! Разве Борман тебе в свое время не говорил, что делать следует?

– Понимаю, – ухмыльнулся Меченый, – либо Бормана успели посадить за что-то, не сомневаюсь, что за дело, либо вы, ваше величество, следили за мной.

– Хватит дурака валять! – негромко рявкнул Царь, и тут же из-за спины Царя показалась чья-то физиономия. – Уйди, Купец! – физиономия растворилась. – А тебе, Меченый повторяю: не валяй дурака. Я для тебя просто Царь. Никаких величеств! Понял?

– Понял, ваш… Понял, Царь, – поправился Роман.

– То-то. На счёт слежки – какая тебе разница? Следил, не следил… Что это меняет? В этом мире всяк свой след оставляет. А я, сказал же, всё про всех знаю. Работа у меня такая. Царская, – и снова залился своим глухим невесёлым смехом, оборвавшимся кашлем. Откашлявшись, продолжил:

– Я тебе больше скажу. Ты со своей бабой расстался, оттого и здесь теперь баланду глотаешь. Усёк, горе-воин?.. Если б что-нибудь, а ещё лучше, кто-нибудь держал тебя в рамках, не полез бы с кулаками на придурка, не судили бы тебя, дурака. Не позволил бы себе сделать девчонку соломенной вдовой. А так… Отца нет, матери нет, любимой нет, сам Меченый. Вот и пошёл за папашкой. Ежели какую душу на земле не держит ничего, она катится в тартарары. Ты ж поди и в Бога не веруешь…

Старик Царь снова замолчал, и Попов стал рассматривать в подробностях всю его фигуру. Внушительная, она, тем не менее, не была особенною. Естественные, даже средние пропорции тела говорили о человеке крепкого телосложения лет, поди, за семьдесят, чья жизнь не была лёгкой, не изобиловала излишествами. Очевидно, в молодости этот мужчина был неплохой спортсмен. И сейчас осанка и разворот плеч говорили о всё ещё недюжинной физической силе. Однако, повстречайся Роман с таким в толпе, вряд ли бы отделил его вниманием от остальных, кабы прошёл мимо, не взглянув в глаза. Пожалуй, именно взгляд, особый, малоподвижный, словно припечатывающий того, на кого обращён, и есть самое главное и запоминающееся в нём. Видимо, зная силу своего взгляда, Царь часто прятал глаза, стараясь редко сталкиваться с глазами собеседников. Не отводя в сторону, а держа словно пригашенными, под сенью густых бровей и в прикрытии мощных век, он словно берёг того, с кем разговаривал, до поры, до мига, когда коротким неслышным выстрелом глаза-в-глаза сразит наповал, чтоб долее не тратить времени на уговоры и убеждения. Сейчас сидел, почти не прикрывая глаз, глядя прямо на Меченого, но не прямо в глаза, а как бы слегка поверх. Это смягчало выражение лица и убавляло убийственную силу взгляда. Но и того хватало, чтобы Роман не мог сдвинуться с места и пошевелиться. Только взирать и внимать.

– Ты вот, что, – наконец, проговорил старик, – слушай и мотай на ус, пока усов достанет. Жизнь-то у тебя впереди ещё до-олгая. Успеешь намаяться. Ты Меченый, и вся твоя судьба вот тут и прописана, – Царь слегка прикоснулся указательным пальцем к правому глазу. Роман не нашёлся, как истолковать этот жест, но смысл сказанного доходил иным способом, не нуждаясь в комментариях и жестикуляции, хотя переспроси его, о чём тут говорилось, едва ли ответит вразумительно. Царь продолжал: – То, что держишься, не скурвился до сих пор, молодец. Но деваться тебе, голубь, некуда. Придётся с ними поиграть. Или одна дорожка – к своему папашке на небеса.

Царь помолчал. Роман готов был в этот миг ещё и ещё раз выслушать последнюю фразу, вдруг разлившуюся по сердцу маслом благодатным. До сих пор его мотало, как ботало коровье, и не мог он понять смысла. Единственная спасительная мысль, выводящая из тупика размышлений о смысле жизни, мысль о достатке. Он цеплялся за мечты и планы накопления богатств земных, денег, золота и камушек, сам не понимая, что и почему так влечёт его в этих фантазиях. Он никогда не был жадным. Он не испытывал священного трепета перед «золотым тельцом». Прежде некоторые из своих меркантильных фантазий ему удавалось воплощать в реальность. Так было с одним фарцовщиком года за два до армии. Тогда удалось весьма выгодно обернуть несколько раз вложенные деньги и недурно прибарахлиться. Так было с сержантом Костенчуком, на сотрудничестве с кем он начал уверенно подниматься вверх, готовя себе мало-помалу дембель «на высочайшем уровне». И надо же было случиться, что именно им с Костенчуком выпало сломаться об одного салагу не в меру принципиального. Взял да и заложил их замполиту Быстрякову в тот самый момент, когда выстраивалась превосходная торговая комбинация! Естественно, салаге устроили тёмную. Чуть ли не половиной личного состава роты. Комбату немалых усилий стоило отстоять роту от расформирования. Но выездной трибунал по горячим следам преступления, был настолько громким, что звон от него, наверное, по сей день в части стоит, хоть и годы прошли, и саму часть вместе с другими из Афгана вывели, и состав командиров наверняка поменялся. Осудили и его, и Костенчука, и ещё четверых человек из роты. Досталось и ротному. Его понизили в звании и влепили выговор. Легко представить себе, какую после веселую жизнь тот устраивал бойцам на плацу и кроссах. Впрочем, это в прошлом, в жизни, возврата к которой нет и не будет никогда.

162