Одержимые войной. Доля - Страница 2

– Ну, если только глоток смертельно раненному коту…

– Бензина, что ли? – принимая условия игры в цитаты, переспросил Гриша. Таня поправила:

– Керосина. Книжник!

В её голосе возникли новые нотки. Она протянула бутылку «смертельно раненному коту» и, пока тот делал большой глоток, не чуя обжигающего прикосновения спиртного, положила ему руки на плечи и, подобрав ноги, потянула его к себе. Он закашлялся и бросил:

– С ума сошла? Я ж захлебнусь! – Потом поставил бутылку рядом, утёр губы и уже другим тоном представился:

– Кстати, Гриша! – и протянул руку. Наконец он рискнул взглянуть ей прямо в глаза. Два года без женщин, в условиях боевых действий, в которых, впрочем, ему лично участвовать не пришлось, – испытание для любого молодого мужчины. Особенно, если после этого он внезапно оказывается в женском обществе. Да ещё и в интимной, можно сказать, обстановке. Есть риск сразу потерять голову и наделать кучу глупостей. А когда такие глаза! Впрочем, кажется, нет женщины с невыразительными глазами…

– Очень приятно, воин! – улыбнулась одними губами Таня, глядя Грише точно в зрачки. Он слегка поморщился. Неприятные воспоминания легли тенью на лицо. Он попросил:

– Ты можешь не называть меня так?

– Почему? – поставила брови домиком девушка. Как ответить? Рассказывать, что именно таким словом к желторотым первогодкам обращались в их части дембеля, вкладывая в него презрительно-насмешливую интонацию, как-то глупо. А объяснить, что чаще других этим прозвищем наделял его действительно настоящий воин, старший сержант из их роты по фамилии Локтев, получивший три медали, не вылезавший из боевых рейдов (перед ним Гриша испытывал смесь чувств из зависти, раздражения, опаски и брезгливого беспокойства, одновременно безотчётно подчиняясь его авторитету), – этого объяснить Гриша вообще не мог. Себе-то не мог, а кому-то постороннему и подавно. Хоть и не видел он этого своего воина больше года, как тот, отслужив, улетел домой, пообещав «на гражданке» обязательно встретиться, благо земляки, а всё равно воспоминание не из приятных. Впрочем, полагал Гриша, старший сержант Локтев по прибытии «на гражданку» наверняка забыл о «воине» Григории. И думать о нём нечего! Он помялся, не зная, что сказать, как снизу раздался неожиданный взрыв общего хохота. Гриша с Таней не сговариваясь свесились с верхней полки вниз – посмотреть, что там, – и стукнулись лбами. Это было тоже очень смешно. И новая волна смеха перекрыла звучавшую под гитарные аккорды песенку:

…По вечернему Кабулу при потушенных огнях
две машины легковые мчат черниговских ребят.

Не смотря, что мы все пьяны, русским матом режет слух:

Если хочешь есть варенье, не лови…….

Потирая лоб, Гриша уставился на свою попутчицу, теми же движениями массировавшую ушибленное место.

– Что ты в ней возишь? – со слезами в голосе простонала она.

– В чём? – не понял Гриша. Надо же: сперва затылком, теперь вот лбом «хряснулся»! Что дальше?

– В чём, в чём! В голове.

– Обычно мысли. Но сегодня…

– Шушера, мякина, дерьма половина. А остальное кость! – возгласил чей-то гнусавенький тенорок снизу, и ему тотчас же вторила глуховато русоволосая толстушка:

– Кость, говорите? Ну, так, это… Что кость, это вы, конечно, сильно преувеличиваете, а вот, что сорок сантиметров, так это, знаете ли, кому-то крупно повезло!

Новая волна смеха захватила всех, на сей раз и Гришу. Не смеялась одна Таня. Она молча откинулась к стенке и продолжала растирать лоб. Гриша подался к ней и спросил:

– Ты чего, обиделась?

– А если это не анекдот? – с неожиданным металлом в голосе воскликнула девушка и решительно протянула руку туда, где обычно делают подобные анекдотические замеры, едва не уронив бутылку. Ошарашенный молодой человек, уже довольно длительное время испытывающий вполне естественное возбуждение от близкого присутствия красивой раскованной девушки, едва поймал бутылку и пропустил девичью руку, быстро скользнувшую ему под гимнастерку и нетерпеливо задрожавшую под ремешком. Через секунду она отдернула её как от горячего и с деланным разочарованием громко протянула:

– Сорока нету. От силы двадцать.

Её реплика была услышана внизу и встретила новую волну смеха. Гитара тенькала металлом струн. Сипатый голос выводил:

Мы небриты, мы немыты,
лица пылью заросли.
Мы мечтаем о корытах,
про ханум [3] мы видим сны.
На здоровых и нарядных
мы косим на молодух.
Если хочешь есть варенье,
не лови……

Гриша медленно вскипал. Он побледнел, а Таня, часто мигая, смотрела на него, словно смахивая соринку, залетевшую в глаз, затем внезапно схватила его за руку и зашептала:

– Прости, парень! Я дура пьяная, сама не знаю, чего делаю.

Он сделал медлительный долгий глоток из горлышка, не сводя прищуренных глаз с собеседницы. Потом перехватил ее запястье и негромко, но властно сказал:

– Пошли отсюда. У меня пустое купе.

– Как же? – смутилась девушка. – Тут же твои друзья. Пьют, песни поют. Вы ж афганцы! – последнее слово в её устах прозвучало с внезапной пронзительностью. Гриша зло улыбнулся и ответил:

– Попутчики. Все из разных частей. Знакомы сутки, в кассе знакомились. Так что… Хотя ты и права, афганцы, – и свесившись вниз, громко крикнул всем: – Кабул базар, шурави контрол! Водка барма [4] ?

В ответ сразу три руки протянули ему по бутылке. Две оказались початыми. Он выбрал нераспечатанную и поблагодарил:

– Ташакур [5] , – и протянул руку Тане приглашающим жестом: