Одержимые войной. Доля - Страница 223

223

О том, что произошло между нею и молодым человеком, Надя не обмолвилась ни словом, сказав только, что тот делал ей непристойные предложения. Похоже, соврала. Володя решил пока не допытываться. А через день раздался телефонный звонок из Союза художников. Туманова извещали, что он решением правления назначен на поощрительную стипендию министерства культуры и должен подойти с 14 до 16 в бухгалтерию за первыми деньгами. Володя прибыл к половине третьего. В небольшой очереди он не без удивления обнаружил почтенных ветеранов, среди которых, похоже, был единственным «молодым». С ним вежливо поздоровались за руку, расспросили о творческих планах, поинтересовались, собирается ли участвовать в зональной выставке, думает ли о конкурсе к 75-летию революции… Чудаки! Уж и страны такой нет, и компартия не только не единственная, а даже не победившая сила, и конкурс почти подпольный, объявленный по инициативе совета ветеранов и обкома КПРФ. Вежливо поболтав с ними, Володя дождался своей очереди и получил в кассе немалые, по нынешним меркам, деньги, на которые никак не рассчитывал. А на выходе нос к носу столкнулся с экспертом из музея. Улыбаясь и долго тряся руку, он спрашивал, переходя на полушёпот, нет ли ещё каких старинных вещей, может, что осталось от прежнего владельца мастерской… С трудом отвязавшись от назойливого и приторного, как сгущенка, эксперта, Володя заспешил к себе. Тот ещё что-то говорил ему в спину, но Туманов не слышал. В мастерской ждал ещё один сюрприз. Надя стояла посреди прихожей, растерянно вертя в руках конверт с многочисленными почтовыми штемпелями.

– Ты представляешь, – начала она, – тебя приглашают с персональной выставкой в Италию.

– Куда? – поперхнулся Володя и выхватил из Надиных рук письмо. Фирменный бланк итальянской выставочной корпорации содержал официальное приглашение на двух языках посетить с небольшой персональной выставкой Флоренцию в связи с проводимой в ноябре неделей русского искусства. На второй странице подробно расписывались условия поездки, самым лакомым из которых было то, что расходы по дороге в оба конца, включая транспортировку и страховку картин, а также по проживанию берёт на себя принимающая сторона. В конверт был вложен информационный буклет будущей недели русского искусства, до которой ещё десять месяцев. В программе: концерты, театральные постановки, кинопоказы, день русской поэзии, четыре выставки, из которых одна – его персональная. Яркие типографские краски буклета не оставляли сомнений в его подлинности.

– Ничего не понимаю! Чертовщина какая-то. Похоже, меня хотят купить со всеми потрохами…

– Володя, – дрогнувшим голосом продолжила Надя, – скажи, что ты никуда не поедешь. Я не верю. Я боюсь.

– Чего?

– Сама не знаю. Только нутром чую: неладно всё. И не надо меня убеждать, что это не так. Сначала ты даришь им чёртов платок. Потом появляется гадкий хлыщ. Покупает у тебя картины, появляется в кабаке.

– О чём вы с ним говорили?

– А ты не догадываешься? – с внезапной яростью в голосе перебила Надя. – Он пытался сделать из меня своего агента. Стукача. Самого обыкновенного стукача. Да ещё за очень большие деньги. За валюту, Володя!

– А о чём ты должна была…?

– Какой ты всё-таки наивный! Почему ты не посоветовался со мной прежде, чем тащить чёртов платок в музей? Я же тебя просила выкинуть его из дома. Просто выкинуть. На помойку. А ты засветил…

– Да почему я должен был выкинуть его?! – возмутился Володя. – Что ты понапридумывала! Из дурацкого платочка детективный сериал сочинила. Ну не бред ли?

– Это не бред, Володя. Не бред это вовсе, я прошу тебя выслушать меня, – с незнакомым доселе художнику металлом в голосе отчеканила Надежда. – Этот, как ты говоришь, дурацкий платочек – на самом деле, предмет магического ритуала огромной силы, и за ним идёт настоящая охота спецслужб, коммерсантов, шарлатанов из гадальных кооперативов. Суркис ваш, как мне сказал подонок «клерк», был не так искусствовед, как руководитель какой-то секты не то сатанистов, не то хлыстов [102] . Чёрт их разберёт! Не в том дело! За ним вели длительное наблюдение, но он помер, и ничего не удалось найти. А ты наобум взял да вывел на главный атрибут. Или один из атрибутов. Кто знает, может, мастерская нашпигована тайниками, где таких атрибутов, как грязи?

– И ты отказалась шпионить за мной? – испуганным голосом спросил художник подругу, сам понимая и нелепость вопроса, и будущий ответ, и выводы, которые должны из него следовать…

Это был их последний серьёзный разговор. Наутро они собирались подавать заявления в ЗАГС. Заторопились, словно боясь не успеть. И вдруг выяснилось, что у Надежды исчез паспорт. Они стали вершок за вершком обшаривать мастерскую, попутно надеясь, может быть, обнаружить тайники, о которых говорила Надя. Ни паспорта, ни тайников. В кухне между плинтусом и стенкой возле плиты нашли завалившейся листок из географического атласа СССР с картой Гомельской области. В дальнем углу коридора, куда не доходила ни метла, ни тряпка добрый десяток лет, обнаружили чёрную папку с эскизами Калашникова. Странные карандашные зарисовки невзрачных пейзажей, покосившихся полусгнивших часовен, вросших в землю подслеповатых изб, судя по бумаге, середины 60-х. Особого художественного качества Туманов в них не увидел, да и рисовальщик, скорее, делал путевые наброски, нежели материалы для шедевра. Повертев бумаги в руках, Володя сунул их в пачку макулатуры. А вот кожаная папка выглядела стояще. Надя в простенке между антресолями и дверью в туалет нашла завернутую в клеёнку икону. «Новодел», но неплохой работы и, несмотря на долгое пребывание в сырости простенка, приличного состояния.

223