Одержимые войной. Доля - Страница 230

230

Из противоположного угла камеры за ним пристально наблюдала пара зорких глаз. Паренёк, задержанный минувшим утром с поличным на продаже наркотиков, давно следил за новеньким. За час до этого он, внимательно осмотревшись, тихонько скользнул к спящему Григорию, осторожными ловкими движениями обшарил, не разбудив и не привлекая ничьего внимания. Найдя в заднем кармане спрятанный червонец, аккуратно вынул его и спрятал в свой карман. Затем достал маленькую ампулу-шприц и нежно, не тревожа сна, сделал спящему укол, после чего, довольный собой, кошкой прокрался на своё место.

Гриша еле добрёл до «толчка». Его тошнило и ломало. Он не понимал, что происходит. Когда склонился над отвратительного вида отверстием в тюремном полу, его вырвало. Из глаз побежали искры. Ещё немного, и он упадёт, потеряв сознание! Держаться! Держаться! Откуда-то из глубины камеры возник доходяга неопрятного вида и сердобольным голосом спросил:

– Новичок, может, охрану позвать?

Гриша промычал невразумительно. Внятной речи не получилось. Старичок-доходяга всплеснул руками и рванул к железной двери камеры, начав громко колошматить в неё обеими руками, крича «Охрана! Охрана! На помощь!». Заскрежетал засов, дверь со скрипом отворилась, и на пороге появились несколько охранников с оружием в руках.

– В чём дело? – недовольно гаркнул старший из них, озирая пространство КПЗ, где закопошились разбуженные криком доходяги обитатели. Очевидно, он ожидал какого-то провокационного инцидента, но никак не того, что увидел, когда доходяга, указав на не понимающего ничего вокруг Гришу в полуобморочном состоянии, сказал:

– Новичку плохо. Кажись, отравился.

– Конвойный, – скомандовал старший, – мигом новичка в лазарет!

Гриша пришёл в себя наутро. Всё тело страшно ныло, точно всю ночь его мяли и ломали. Голова была ватная. То, что здесь называли лазаретом, менее всего походило на помещение, связанное с медициной. Такие же обшарпанные грязные стены, разве чуть светлее, чем в КПЗ. Такие же казённые нары, разве что не двухъярусные. Наличие постельного белья полностью отрицалось его состоянием. Серое, застиранное до невообразимо ветхого состояния, из-за чего сквозь прорехи выглядывали бурые клочья слипшейся ваты старенького матраса, оно вызывало отвращение и своим видом и, более того, запахом. Впрочем, возможно, запах этот издавало не столько бельё, сколько пол и стены помещения, впитавшие зловоние сотен несчастных, прошедших через испытание тюремным лазаретом. Какая именно здесь оказывалась первая помощь, сказать трудно. Очевидно, всё-таки какая-то оказывалась. По крайней мере, к амбрэ [108] гнилого белья и стен примешивался стойкий душок спирта и нашатыря, свидетельствующий о том, что хотя бы простейшими процедурами больных тут пользуют.

Пробуждение было тем мучительней, что в явь переместилась часть ночных кошмаров. Перед глазами Гриши сидел один из призраков, преследовавших его в давешних видениях. Он попытался, зажмурившись, мысленно отогнать наваждение. Не получилось. Серолицый старичок в белом одеянии с бородкой, как у младшего беса из преисподни, неоднократно выплывавший из туманных дебрей прошедших снов, по-прежнему невозмутимо сидел на табурете напротив него и с меланхолической улыбочкой наблюдал за пробуждающимся. Гриша слабо застонал, и это означало, что он окончательно переместился в реальность, поскольку впервые за несколько часов кошмара услышал собственный голос. Значит, старичок реален?

– Кто вы? Где я? – выдавил из себя Берг и услышал писклявый старческий голос в ответ:

– В тюремном лазарете, а я тюремный врач. Давно на игле, милый?

– Какая игла! Кроме табака и водки я ничего не…

Фразу закончить он не смог. Тупая боль властно сдавила голову обручем, и он снова застонал.

– Ай-ай-ай! А вот врать врачу нехорошо, – пропищал бес и добавил:

– Благодарите Бога, что вовремя вас вытащили с того света. А то бы отбросили копыта, и разговаривали бы мы с вами уже совсем в другом месте. Хе-хе!

Гнусный смешок серолицего старикашки вызывал не меньшее отвращение, чем запахи и вид лазаретных интерьеров, но сопротивляться не было ни малейших сил. Гриша только стиснул зубы. Жалкое подобие человеческого голоса вырвалось из его груди вопросом:

– Где мои друзья? За что нас задержали? Почему нам не предъявляют…?

– Голубчик, не надо так нервничать! В вашем состоянии вам сейчас просто бесполезно интересоваться всякими глупостями. Знаете ли, это даже смешно. Хе-хе! И я же просто доктор. Такие вопросы не в моей, так сказать, компетенции. В ваших же интересах, милейший, ответить на мой вопрос. Сколько времени вы сидите на игле?

– Идите к чёрту! – возмутился Гриша, еле собравшись с силами, чтоб изречь эту фразу.

– Хорошо, хорошо, голубчик, – поспешно согласился бес в халате и встал с табурета, – ухожу. Приветик передать? Хе-хе…

Берг снова погрузился в полусон. Предметы, запахи и звуки стали сливаться в неразборчивое месиво, и лишь головная боль не давала полностью отключиться, держа тонущее сознание на плаву.

А в это же время в кабинете для допросов измождённого вида следователь прокуратуры с квадратным лицом, на котором терялись глубоко запавшие маленькие свиные глазки, разговаривал с Тумановым. Состояние последнего мало, чем отличалось от Гришиного, хотя никто его в камере не бил и не колол. События последних дней до того расшатали нервную систему художника, что не нужно было вмешательств извне, дабы сделать его больным. Он сидел напротив следователя и трясся мелкой дрожью, которую и не пытался унять. Допрашивающий его делал вид, что не замечает состояния подследственного, деловито складывая вопрос к вопросу:

230