Одержимые войной. Доля - Страница 247

247

Она тихонько, чтоб Гриша не расслышал, вернулась в прихожую, еле шевеля руками, по-партизански оделась и осторожно, на цыпочках вышла вон из дому. Сумела и дверь за собой прикрыть беззвучно. Пошла туда, где уже давно ей было спокойней всего – на могилу к мужу. Хоть и вечер, но дойдёт, припадёт к припорошённому снегом холмику, выплачет слёзы, авось и примет её земля-матушка. И повстречаются, наконец, Анночка с милым Эдиком! Десятилетие врозь с ним иссушило, истомило. Сына подняла, да видно зря. Не на ту дорожку встал. И где в итоге окажется? Не хочется видеть. Уж коли сам решил, сам выбрал, пускай сам и отвечает! Что она, право, увещевает, отговаривает? Хочет идти на суд из камеры, так пусть его! Взрослый мужчина, сына смастерил. Мало того, сиротой при живом отце успел сделать… Нет, всего этого она видеть не хочет, а потому только одна дорога и осталась. Может, приберёт её Господь…

Бог не любит прибирать тех, кто идёт к нему с такими мыслями. И Анну Владиславовну Берг не пустил в рай. Даже до кладбища не допустил. А назначил нежданную встречу. Пока брела она, бормоча вслух горькие слова, и редкие прохожие оборачивались вслед, уж не помешанная ли, увязался за нею молодой мужчина. Сам косая сажень в плечах, а на круглом лице детский румянец, и такое выражение, словно только что из люльки выпрыгнул. Поступь иноходью. Словом, цирковой мишка, да и только! Когда, ничего не видя вокруг, Анна Владиславовна шагнула на проезжую часть метрах в двадцати от мчавшегося наперерез автомобиля, молодой человек в один прыжок очутился рядом, сгрёб её своими ручищами, как пушинку, и не только спас от удара, но и от другой беды, ибо в этот самый момент внезапное вторжение реальности переключило её. От безвольной отрешённости не осталось и следа. Она взвизгнула, как красна девица на танцах, и едва не залепила пощёчину обидчику, не успев сообразить, в чём дело. А парень тем временем опустил её на ноги, сказав:

– Що цэ таке? Як же можно? Якбы замэшкався трохи, и всё, нету красавицы! По сторонам дывытыся надо… У-у-у! – изменившимся тоном протянул он, глянув в полные бездонной тоски глаза спасённой. Тут же схватил Анну Владиславовну под руку и повёл, как ему казалось, бережно и нежно. Хотя со стороны могло показаться, что дрессированный медведь взялся за ручку горячего утюга и энергично ведёт его по брюкам. Попутно тоном, не терпящим возражений выспросил адрес.

– Куда вы меня тащите?

– Костя, – вместо ответа представился он. – Куды тащу, куды тащу! От греха подальше. Зараз отпустив бы, так под машину скочила б. До хаты видпроваджу, сыну-мужу на руки сдам, а там и прощевайте!

Костя Кийко, а это был именно он, случайно оказался в это время и в этом месте. Случайно глянул в сторону проходящей женщины. Случайно подумалось ему, что надо бы присмотреть за ней. Не имея ни плана, ни намерений, проследовал за ней несколько десятков шагов. И вовремя, как оказалось… Случайно. Но кто знает, что есть случай? Когда, поддерживая свою спутницу под локоть, возник он своей мощной фигурой перед недоумевающим Гришей, случайно оказалось, что они знают друг друга. Костя смутно припомнил Гришу.

– Так це твоя мама? – возмущённо воскликнул Кийко. – Ну ты и свинюк. А ну давай горячего чаю, и я с вами посижу! – и, не дожидаясь согласия, скинул обувь и дублёнку. Через пять минут они втроём сидели на кухне, пили чай, и Гриша, которого словно прорвало, подробно рассказывал малознакомому «хохлу», что с ним произошло в последние месяцы, не утаивая ничего. Кийко слушал, качал головой и бросал взгляды на Анну Владиславовну, сидевшую молча и бледневшую всё более, пока сын в своей внезапной исповеди раскрывал тайну за тайной, объяснявшую если не всё, то многое. Как и в прежние годы, когда требовалось разговорить кого-либо, никто с этим не справлялся лучше главного редактора «Памяти», хотя он ничего и не делал специально, так и теперь безотказное обаяние великана словно вышибло пробку из бутылки, и рассказ Гриши тёк безостановочно, насыщаясь всё большими подробностями. По выходе из тюрьмы сердце Гришино болело, он жаждал исповеди. Но не мог исповедаться. Ему бы пойти в церковь, да сил не было. Ему бы найти общий язык с матерью, да воли не хватало. Так и маялся, томясь невысказанной болью. Но вот появился Костя, перед кем неохота прятаться, и, наконец, стало отпускать…

Кийко слушал молча, кивая косматой головой. Картина падения в пропасть нелепостей запутавшегося «брата-афганца» вырисовывалась всё отчётливей. Он видел, что Гриша не подлец, не трус, не из тех, про кого говорят «чужой». Ему требовалась помощь. Но что-то помимо сказанного Григорием добавляло беспокойства. Когда же Гриша дошёл до того, как оказался в тюремном лазарете, Костя, не дожидаясь подробностей, в первый раз перебил его и сказал:

– У, поубывав бы гадив! Це ж тоби наркотик вкололы, як ты не зрозумив! Тильки за яким лядом? На иглу посадить чи шо?

Анна Владиславовна вздрогнула:

– Как ты, Гриш, а?

Он осёкся. Очевидность причин неожиданной хвори и последующей ломки просто не приходила в голову. Даже когда следователь напрямую задал ему вопрос о наркотиках, Гриша искренне не поверил ему и не связал своего состояния с ними. Он часто-часто заморгал и дрогнувшим голосом спросил:

– А ты уверен, Костя, что это именно…?

– Не то слово, уверен! – грустно усмехнулся Кийко и прицокнул языком. – Щоб так удержаться, надо быть гарным чоловиком. Молодец, колы не подсел. Но к врачу щоб завтра же! Горилку пьешь?

– Пьёт, – за сына ответила мать, но Григорий возразил:

– Нет, мама, сейчас практически не пью. Только вот курю.

247