Одержимые войной. Доля - Страница 79

– Тем не менее, существующее. И весьма успешно. И потом… Какое ж извращение? Вполне гуманная форма окончательного излечения от всех болезней, – майор отвратительно расхохотался, Бессонова аж передернуло. «Не может так рассуждать врач, хотя бы и в погонах! – подумалось ему». Но майор был подтверждением тому, что это может быть, несмотря ни на что. Отсмеявшись, он продолжал:

– Разумеется, то, чем занимаемся мы, не совсем эвтаназия, часто даже наоборот.

– Ну, это уж слишком! – тоже вставая со своего места, заявил главный, показывая, что разговор закончен.

Смирнов будто не замечал жеста, невозмутимо продолжая:

– Психиатрия вообще, как мне кажется, имеет очень далёкое отношение к медицине в чистом, так сказать, виде. Если так можно выразиться, она ближе к системе ГУИН, чем к медицине. Часть контингента идёт к нам не по медицинскому направлению, а судом, не так ли?

– Это ничего не значит, и я всегда протестовал против незаконного использования психиатрии в карательных целях. Одно дело, преступник оказался невменяем, другое – нашими халатами прикрывать чью-то неспособность обезвреживать опасных для общества лиц.

– Да-да, – согласился майор и медленно отошел от двери обратно к столу, за которым стоял главный и, не мигая, смотрел ненавидящим взглядом. – Кстати, для психиатра вы слишком эмоциональны, Глеб Викторович. Не питайте чувств к тому, что не стоит внимания.

– Это вы о себе? – обронил главврач, и майор снова расхохотался.

– Шутить изволите! Ну-ну, ничего, я оценил. Но не всё так просто, не всё так просто. Возможно, я и не достоин внимания такого выдающегося специалиста в своей области, но мы не на луне, кое-что вам придется откорректировать, иначе могут возникнуть кое-какие проблемы.

– Какие проблемы? – насторожился Глеб Викторович.

В 1968 году он, только что получив назначение на должность заместителя главного врача, был вынужден вступить в партию, к чему никогда не стремился. Его вызвал к себе второй секретарь райкома и, поигрывая желваками, сказал: «Вы, конечно, знаете, что происходит в мире. Я имею в виду события в Чехословакии, а также московские отголоски этих событий». Бессонов отвечал в том духе, что, разумеется, пражский инцидент ему известен, это весьма досадный эпизод в отношениях братских государств, а вот, что касается московских событий, то о них он ничего не знает. Партработник укоризненно покачал головой и, выждав паузу, грустно произнес: «Есть люди, понимаете ли, которые на всё в природе реагируют неадекватно. Это, в общем-то, по вашей части. Вы же у нас профессионал. Так вот, несколько наших советских людей посчитали, что они в буржуазной стране, и решили сыграть в оппозицию. Короче, была попытка демонстрации на Красной площади». «Да, но разве человек, высказывающий, хотя бы и в самой резкой форме свои, пусть даже и идущие вразрез с общепринятой точкой зрения, суждения, является обязательно ненормальным?». Взгляд партработника был не столь укоризненным, сколь полным досады. Ответная реплика последовала безо всякой паузы: «Я удивляюсь, и как вас в партию-то рекомендовали!».

Потом было несколько месяцев нервотрёпки, анонимная жалоба, каким-то чудом удалось выпутаться. От того, чтобы освидетельствовать диссидентов, ему удалось уклониться, вовремя случился гипертонический криз. Но и в Горздраве, и в партийных кабинетах ещё долго на него смотрели косо.

И вот теперь опять приходится иметь дело с тем же! Как это противно! Эти типы ничего не забывают, и при случае напоминают ему, Бессонову, что могут устроить «проблемы». Майор не стал отвечать на вопрос, пустившись в рассуждения на общие темы.

– Обратите внимание, Глеб Викторович, – молвил он, – по мере развития человеческого общества процент неполноценных людей увеличивается. Инвалиды-опорники, слепые, глухонемые, и наш с вами контингент. Общество берёт на себя бремя заботиться о них, обеспечивая мало-мальски сносное существование этим несчастным, но тем самым и лишает остальных своих членов определённой части материальных и духовных благ. Вот, что важно. Цивилизация становится цивилизацией неполноценных. Какое-то время люди будут послушно жевать эту жвачку, но когда численность нормальных и ненормальных уровняется, будет взрыв. Как профессионал вы не видите в этом опасности?

– Вы фашист, – только и смог выдавить Глеб Бессонов, советский врач, помнящий ужасы войны, зримо представлявший себе то, о чём талантливо повествует кинокартина «Мёртвый сезон»: группе маньяков в белых халатах, проводивших опыты на людях в германских концлагерях, противостоят мужественные советские люди, ведущие непримиримую борьбу с античеловечными научными направлениями и их страшными представителями. Особую силу фильму придают вмонтированные в картину хроникальные кадры, запечатлевшие бессмысленных существ о двух ногах, пораженных тяжелейшими формами мозговых болезней. В фильме их выдают за обработанных некими психотропными веществами прежде вполне нормальных людей, но Бессонов знал: уродцы из фильма – носители наследственных недугов, к сожалению, пока не поддающихся лечению. Тем не менее, создаваемый авторами картины художественный образ действовал безотказно на всех, и на доктора Бессонова, в том числе. То, что ему вещал сейчас боров в майорских погонах, было отвратительно, и если такие монстры наполняют пресловутый 13-й корпус, это просто чудовищно, невозможно с этим смириться, нужно как-то противодействовать!

– Не горячитесь, коллега, – мягко отвел в сторону вскипающую ярость Бессонова Смирнов. – Вам известно о постановлении ЦК, согласно которому в ряде крупных городов олигофрены, дауны, ещё несколько патологических групп получили жильё и социальный статус в качестве дворников?