– Что-то такое слышал, – уклончиво ответил Главврач. – Но в чём здесь, собственно, проблема?
– А вы не понимаете? Грустно. Тогда послушайте. За первые три года действия постановления численность патологических лиц только в Москве увеличилась на одиннадцать процентов. Угадайте, почему? – Смирнов выждал паузу и продолжил: – Не гадайте. Элементарно, некоторые из них способны к деторождению. А что может быть лучше, чем пусть ведомственное, пусть дворницкое, но своё жильё для продолжения рода? Рода уродов, заметьте.
– Несчастные люди, – обронил Бессонов, у которого опять по спине побежали мурашки.
– Да, конечно, несчастные. Но государство, точнее, загнившая в дешёвом либерализме партийная верхушка множит этих несчастных. Вы только вдумайтесь! Появились дебилы во втором поколении!
Глеб Викторович поморщился и развернулся к собеседнику с миниатюрной кофеваркой в руках.
– Может, кофе? – спросил он, превозмогая отвращение к майору, но чувствуя потребность в продолжении разговора.
– Вот это уже теплее! – усмехнулся тот. – Вы всё-таки умница, доктор, хотя и гнилая интеллигенция.
– Вы-то сами кто? – обиженно бросил Бессонов, насыпая порошок в кофеварку.
– Я солдафон. Немного подучившийся. А вот вы интеллигент, и ничегошеньки с этим не сделать. Ладно. Не об вас речь. Нашему руководству не удалось убедить политбюро в том, что данное постановление принесёт стране ущерб, не сопоставимый ни с каким Афганом. Кстати, то, что мы туда полезли, я имею в виду ДРА, для нас не так уж и плохо. Но это так, в сторону. Так вот, до сих пор постановление остается в силе, хотя на местах его уже стараются игнорировать. Втихую, спускают на тормозах. Но дело-то сделано. А как вам избирательные урны, что разносят по палатам во время голосований по выборам в Верховный Совет? Идиотам всё равно, как голосовать. Но это делается. И делается повсеместно. По некоторым участкам число проголосовавших шизиков – до трети всех голосов. А подумайте, при некоторых усилиях, кого можно этак протащить в верховную власть в стране?
– Ужасные вещи вы говорите, майор, – холодно заметил Бессонов, продолжая держать в руках уже включенную в сеть и заправленную содержимым кофеварку, начавшую источать непередаваемый аромат «Арабики», но не замечая этого. Взгляд застыл на невидимом предмете, витающем в пространстве. Верный признак того, что слова собеседника зацепили душу и сознание начало работать в заданном направлении. Смирнов отметил это и продолжил:
– В конце двадцатого века надо говорить не только об исцеляющей конкретного больного медицине, но и о социальной медицине. В век атома и генной инженерии, модифицируя вирусы и производя тонкую селекцию практически всех видов живого, мы забыли, что законы эволюции действительны как для инфузорий, так и для человека. Вам никогда не казалось, что люди сами себе роют яму? Полвека назад были сформулированы основы евгеники, науки, способной предложить человечеству путь для выхода из этого тупика! Но кто о них знает, об основах этих, да и о самой евгенике?
– Да, но вы забываете, что этой, как вы её изволили назвать, наукой воспользовались национал-социалисты, провозгласившие на этой базе свое чудовищное учение о высшей расе.
– Американцы использовали ядерную энергетику в Хиросиме. Повинны ли учёные в открытии миру этих знаний?
– Сложный вопрос, – задумчиво произнес Бессонов. – Думаю, всякий учёный, подступаясь к чему-то глобальному, должен отвечать за то, чем обернутся результаты его исследований для всех.
– Ещё раз, умница! А скажите мне, коллега, разве исследования Менгеле не имеют практического медицинского значения, хотя его и назвали военным преступником? И потом, кто вам сказал, что теория расового превосходства лишена реальных научных оснований? Идиоты из аппарата Третьего рейха превратили чистую науку в политический фарс. Любой гистолог скажет, что некоторые препараты, годные к использованию европеоидами, оказываются бессмысленными для монголоида, а негроида могут свести в могилу. Чем не верный признак того, что расовые различия имеют под собой не только социальную почву? И ещё. Есть популяция, вокруг которой вечно ахи-охи. Сами себя считают богоизбранным народом, но – статистика! Наибольшее число психических болезней – до пятнадцати процентов наибольшее число физических вырождений, плоскостопий, заячьих губ, сухорукости и тому подобное – девятнадцать процентов, чудовищный процент сексуальных отклонений всех форм и видов – до тридцати пяти процентов, и, наконец, катастрофический процент социальной неустойчивости, от склонности к бунтам, революциям до суицидов, от патологического честолюбия до патологического же комплекса неполноценности, а то и букеты из всех этих нравственных уродств – до шестидесяти процентов от общей численности! Я о евреях.
– А-а! Вот поэтому в КГБ их не любят?
Майор снова расхохотался и сквозь смех пробормотал:
– А в народе к ним прямо-таки питают нежную любовь! Умора! – потом, отсмеявшись и опять резко оборвав смех на полузвуке, рявкнул:
– Бросьте, Бессонов! Посмотрите, сколько их лечится у вас, и сравните проценты. Сколько их от численности населения страны и сколько – от численности населения «Дурки». И вопросы отпадут сами собой.
Воцарилось молчание. Пока хозяин кабинета разливал кофе, манипулировал ложечкой, ставил на место кофеварку, лишь ход часов на стенке наполнял тишину. Никто из собеседников не стремился прервать паузу. Психологически важная, она установилась сама собой, и каждый обдумывал разговор со своей колокольни. В душе Бессонова царило смятение. Он уже не знал, как понимать происходящее. Делают ему предложение? Загоняют в угол? Провоцируют на какую-то глупость? Предостерегают? Самое ужасное: во всём, что говорил «боров» относительно социальных язв общества, включая пассаж о евреях, Глеб Викторович безотчётно улавливал долю правды. У него, как и у почти всякого советского человека образца 80-х годов, цельности мировоззрения не было и быть не могло. Прекрасные идеи коммунизма, усердно внедрявшиеся в сознание масс, если и находили благодатную почву у «работяг», не привыкших задумываться над вещами глобальными, то никак не могли найти отклика в среде думающей интеллигенции. Особенно после того, как дряхлеющий вождь со своей маразматической командой затеял войну, из-за которой под угрозой оказалась московская Олимпиада, пошла в раскрутку новая гонка вооружений, со всех сторон неслось: страна живёт в долг, истощает запас прочности, и это закончится плохо. Как всякий коммунист, Бессонов был вынужден принимать участие в политучёбе, проводить и слушать политинформации, поневоле анализируя наблюдаемые в стране и за её пределами процессы. Он не мог не испытывать неприязни ко многому из того, что яростно впихивали сверху. Но при этом у него не было и тени сомнения в правильности «линии» в целом. С теми или иными отклонениями, но как надо! Строим коммунизм, которого до нас никто не строил, главное – честно исполнять свой долг на своём рабочем месте. Не мы, так дети наши вкусят плоды трудов своих отцов! Один из любимейших писателей Глеба Бессонова Иван Ефремов, отчаянный мечтатель, верил, что светлое будущее создаётся сегодня, и идеальное коммунистическое общество не только возможно, но и созидается – на наших глазах, по крупицам вырастая сквозь ошибки, перегибы, досадные метания влево-вправо. А раз так, то и во главе этого созидаемого общества стоят если и не величайшие и гениальнейшие, как треплется радио, телевидение и братья-вожди соседних государств, то, по крайней мере, честно делающие свое дело руководители. А получается, вожди – маразматики, озабоченные какой-то своей внутренней проблемой, государственными делами никто всерьёз не занят, принимаемые решения часто наносят обществу вред, вдесятеро превышающий возможную пользу. Не так давно трубили о проекте переброски части стока Северных рек в Среднюю Азию. Тоже мне, проект века! И малограмотному понятно: это нельзя! Слава Богу, нашлись специалисты, свернули разработки. А БАМ?! Трубят о нём на каждом углу, но кажется, что магистраль не столько стройка века, сколько гигантская потёмкинская деревня. Не верится во всё, что пишется и говорится об этом проекте, как не верится и в то, что «Малая Земля» написана лично ген