Одержимые войной. Доля - Страница 133

133

– А где он теперь? Вы же не общаетесь и с ним тоже.

– Так получилось, что я и не знаю, где он теперь. То есть, точно сказать не могу. Незадолго до того, как мне уходить в армию, он отправился в очередную свою экспедицию. В Гималаи. Потом, уже в армии, я получил от него письмо, из-за которого меня долго тягали в особый отдел, потому что обратный адрес был пакистанский.

– Ого!

– Да, вот так! Я им объяснял, что никаких сведений о том, как он там оказался, что делает и как вычислил мои координаты, не имею. Сказал, что он альпинист, много раз ездил во всякие заграничные поездки, иногда надолго, что родители мои давно в разводе и тому подобное, но, кажется, они мне не очень-то поверили.

– Что значит, не очень-то?

– Не во всём, значит. Я же к тому времени находился от своего родителя, можно сказать, в двух шагах. С чего бы это ему, больше года не писавшему, вдруг взять и написать мне в армию? Ты ж не забывай, на каком особом положении мы в 40-й армии находились. А вдруг надумаю перебежать к «духам»?! А что, случаи бывали. Конечно, не в нашей части, но бывали. Нам на политинформациях рассказывали, предупреждали, как готовят такие провокации, как можно оказаться в плену, чем чреваты самоволки, общение с местными и прочее. Так что наши особисты вполне могли мне и не верить, – Андрей замолчал. Маша долго вопросительно смотрела на мужа, не прерывая молчания, но не выдержала, в конце концов, и подала реплику:

– И что же дальше?

– А что дальше! Проверки проверками, а службу нести надо. Мне оставалось ещё с год, времени для того, чтоб понять, насколько я благонадёжен, предостаточно. Постепенно отвязались. Правда, отношение ко мне осталось не самое хорошее. Офицеры и прапорщики стороной обходили, а свои ребята как будто посмеивались даже. Что, мол, за папашка ему достался! Вообще-то неприятно.

– А о чём он тебе написал тогда?

– Я плохо помню. Вроде, вспомнил про сына, узнав, что тот служит. По-моему, даже не знал, что я в Афгане. Писал про восхождения, описывал встречу с тибетскими монахами. Не помню, чем они его так поразили, но описывал он их подробно. А меня это как-то мало интересовало. Потом не писал, наверное, потому, что я не ответил. А как бы я ответил? Международные письма из армии не пошлёшь. Может, он и обиделся. Не знаю. Но контакт мы с ним потеряли. Когда я вернулся из армии, мама жила с мужем в другом городе, квартиру переписала на меня. Ну а дальше ты всё знаешь, нечего и рассказывать.

Они помолчали, попивая остывший чай. Маша пыталась представить себе, как это жить совершенно оторванным от родителей, зная, что они живы, и не пытаться разыскать их, вступить с ними хотя бы в переписку. Для неё это было непостижимо. Притом, что сама выпорхнула из родительского гнезда и наведывалась к близким раз в год по обещанию, она всё же держала их постоянно в своём сердце и никакой тайны из своей жизни для них не делала, и, как ей казалось, сама про них всё знает. Просто в их семье было не принято вмешиваться в личную жизнь друг друга, если об этом не попросят. Но вот так – оторваться совсем – это её уму было непостижимо. Андрея, как ей казалось, всякое воспоминание о родителях слегка раздражало. Она видела, что он старается не думать о них. Не вспоминают, и не надо! Во всяком случае, о матери старался не думать. Почему именно о ней? Обыкновенная ревность сына, который не может простить матери нового брака? Но ведь она самостоятельная женщина, и сын тоже самостоятельный мужчина, в опёке не нуждается.

В догадках об истинном отношении мужа к родителям Маша была одновременно и далека и близка к реальности. Он действительно испытывал обиду на мать, считая – и не без оснований – именно её главной виновницей развода. Но с отцом, на самом деле, Долин поддерживал отношения. Глубоко внутренние, как незримый диалог по волшебному телефону. Даже не видя его рядом, он будто бы слышал его голос и угадывал его состояние. Кроме того, странным образом недавняя контузия перемешала в его голове разные куски памяти. Окунаясь в прошлое, он начал путал последовательность событий, как это нередко случается с пожилыми людьми. Для них прожитая жизнь важна не последовательностью, а важностью отмеченных вех. И образ отца – в тёмных очках, спортивном костюме, с альпинистским снаряжением в руках изредка возникал у него рядом со старшим лейтенантом Угрюмовым, чем-то походящим на него. И эта пара – альпинист и военный – возникала в каком-то ущелье. Но вот, что это за ущелье, Долин вспомнить не мог. Точно невидимая рука поставила на каком-то блоке памяти прочную заглушку, не давая проникнуть в один из её отсеков. Знал бы Андрей, чья эта невидимая рука! Разгадал бы ключ-коды, чтоб сорвать заглушку! Кто знает, скольких бы событий своей последующей жизни он избежал бы в этом случае! Но мастер своего дела установил надёжные засовы, спрятал ключевые слова. Недавняя травма перекосила искусственно возведённые в человеческом сознании запирающие механизмы, но не взорвала их. А это значило, что и сам установивший не мог бы теперь, в случае необходимости, вскрыть потаённое.

Хитроумный маг и целитель, чёрный колдун и всесильный властитель душ, плетущий нити одному ему ведомых сюжетов из-за прочных стен 13-го корпуса «Дурки», сам понимал, что весенний инцидент с его подопечным поломал планы в его отношении. Но поделать тут уже было нечего, разве, в крайнем случае, нажать «кнопку ликвидации». Впрочем, и этого теперь не сделать незаметно. Андрей умудрился, даже будучи, казалось бы, под его полным контролем, сразу после проведённой операции, поступить не так, как планировалось. Причину сбоя заложенной в него программы следовало искать не столько, наверное, в нём, сколько в женщине рядом.

133