Одержимые войной. Доля - Страница 188

188

– Да, честный отче, я – Доля, сын Звенимира Пряслова. С малых лет слышу глас ангельский, и никакой Князь мне не указ, а токмо сей глас. Но не смею уразуметь всего, что слышу. А нонече, апосля княжева наказанья и вовсе непокой. Всяк норовит надсмеяться да укорить меня. Иной трусом зовёт, что русскому хуже любой обиды. Но ей же ей! Честный отче, не было страха во мне, егда отказался я на брань идти с Ордынцами. Не моя сия брань. А откуда ведаю, не понять мне.

– А где твоя брань, ведаешь ли? – спросил старец.

– Нет, честный отче, сие мне не ведомо. Другой думою обуян, так и кручинит душу, сказать не можно.

– Что за дума такая тяжкая?

– Скажи по чести, отче, не свои ль братья русичи в Ордынском воинстве стояли по ту сторону поля бранного? И не брат ли убил брата, Каину подобно?

– Ты говоришь о поединке кочующего воина Кочу Бея с иноком Пересветом? Правду говоришь, сыне. Инда во времена последние из рода в род князья меж собою усобицы творят, а воины головы кладут. Разве не то ж случилось, егда княгиня Ольга смуту усмиряла или при Светославе, коему волыняне отказали в дани?

– То смута, отче. Волыняне преступили за Кон, оттого и наказаны. Дань княжия велее благоподданных. Дань – суть вои. А без воев кто земли обережёт?

– Верно, Доля. Но позри: и ныне смута на Руси. Да не в том, что некто отказал князю в дани, а в том, кого почитают князем. От времён Гостомысла князь не имел власти над вече. Он был за Коном. Кон установление волхвове. Был и звался За Кон Аз, или Коназь. Кто придумал, что главнейшее в слове сем конь, без коего якобы и князя нет? Сначала Игорь Светославич, внук Ольгов, содеял кощунство, сиречь порок кощеев. Не послушал За Кон Аз Игорь волхвов и вече. В полон попал. А после беда другая. Зело укрепившись, За Кон Аз Володимер отказал волхвам и вече в их праве. Повсеместно волхвы изгоняемы были. Даже заступничество старцев не помогло. А ведь первыми поклонились младенцу Спасителю в яслях именно волхвы от земли русской. От Володимера и начался спор меж коназами за первенство одного из них. Дотоле не могло быть такого. Ибо волхвы и вече умеривали гордыню каждого коназа пределами земли и Кона его. Ныне Князь Московский Димитрий возжелал вкруг града своего все земли русские в крепь свести. Но ни князю черниговскому, ни князю киевскому, ни князю владимирскому то не любо. Каждый свою правду превыше ставит. И стала Орда против земли московской. С нею степь заволжская, земли Ура и Ара [85] . Смуте предел положить надобно.

– Оттого-то ты, честный отче Сергий, именно нашего князя благословил на брань с Ордою?

– Увы, сыне, увы мне! Лихие времена не дают добрых всходов. Ежели б меж князьями ордынскими было согласие в попечение о земле русской, не дал бы я такого благословения. Но Орда ещё пуще гордынею обуреваема. Оттого в Орде ещё большее зло для русичей.

Помолчали. Потрескивал огарочек свечи, отбрасывая на земляные стены кельи призрачные отсветы. Старец встал из-за стола дубового, прошёлся по своей землянке, остановился в Красном Углу и, перекрестясь, молвил, не оборачиваясь ко внимавшим ему:

– Но не вопросы задавать мне явился ты, Доля, сын Звенимира. Давно поджидал тебя, токмо имени не знал. Теперь ликует сердце мое, по скудоумию моему Господь не дал мне наперёд знания о тебе, зато и радость лицезреть того, кто послан в утешение старости моей. И хотя многие ещё лета предстоят старцу Сергию на земле прежде, чем душа отправится к престолу Всевышнего держать ответ за добро и зло причиненное, отныне я уже не принадлежу миру сему, ибо пришёл ты, Доля, сын Звенимира Прямое Слово.

Инок и молодой человек в недоумении переглянулись.

– Ныне окончены мои беседы с маловерными, взалкавшими утешения лёгкаго, а пришед сюда, не находящими его, – с воодушевлением продолжал Сергий.

– Отныне никого не приму до тех пор, пока главное дело, коему надлежит свершиться, не будет содеяно. Слава Тебе, Боже наш! И Отцу-Роду, и Сыну Человеку и Световиту Духу, ныне и присно и вовеки веков! Камень!

Сергий резко развернулся к молодым людям. Его лицо сияло неземной радостью. Седые космы, перетянутые тонким берестяным оберегом, обычно благообразно ниспадающие на покатые плечи, взлохмачены, будто только что совершил он тяжкий труд физический. Щёки румяны, а в руках словно дремлет подлинно богатырская сила. Будто и не старец вовсе обернулся от иконы, а былинный Муромец. Инок Ослябя, не менее Доли потрясённый преображением старца, таращился на него, мысленно перебирая молитвы в поисках подходящей случаю. А сердце упрямо подсказывало, что в эти самые мгновения он с Долею стали свидетелями того, о чём и молитва может быть токмо благодарственною. И губы Осляби шептали хвалу Всевышнему на небеси, но сердце трепетало. Доля, стоя подле Сергия впервые, доселе разве только три или четыре раза издали видевший его и многократно слышавший о нём многое из разных уст, по большей части преувеличивавших, как и большинство суесловных москвичей это делают по сей день, хоть и не так удивлялся, но и его душа встрепенулась, ибо не мог не учуять он ясным сердцем своим, что происходит нечто особенно важное, в первую очередь, для него самого.

Старец сделал два широких шага, оказавшись вплотную перед неподвижно сидящими на своих лавках Ослябе и Доле, положил им на плечи руки и, внимательно вглядываясь в лица обоих, заговорил:

– Что поведаю, в тайне сохраните, ибо явными слова сии бысть не должны. Князю отныне княжить по-новому предстоит. Руси Ордынской конец. Русь Московская Третьим Римом повеличается во время оно. До сего еще немало воды утечёт, но сие грядёт. Покуда есть время малое на исполнение дела великого, благословляю вас, братие, на него. Тебе, Ослябя, надлежит бранное искусство свое отныне передавать самым надёжным молодым инокам и инокиням, коих в земле Русской сыщешь. Воротись ко князю, пади в ноги к нему, испроси посоха странника. Ничего не объясняй прямо, ежели спросит. Скажи, мол, видение тебе было, либо что-то в том же духе. Сам знаешь, как сказать о сем. Благословение архиерейское получишь после княжьего. И ступай. Отныне обучать тебе премудрости тайного боя. Соберёшь вкруг себя дружину тайную, с законом строгим. Наречешь Орден, в память об Орде. И Орден сей прозови Сергиевым Воинством в память обо мне. Переживёт Воинство сие и одну, и вторую, покуда неведомую, и третью Русь. Заповедай ученикам своим: дозволено им будет выходить из скитов своих на бой только в самый грозный час, когда ворог будет у врат стоять, и самой Руси смертельно грозить. Но покуда час не пробил, Воинству быть в полной тайне. Ежели кто извне положит глаз на братьев Ордена, скажи тому сказку о себе и братьях своих. Пусть одни почитают вас за блаженных, другие за праздных. Никто в миру не должен знать доподлинно о том, кто вы и что храните. Сие наказ строгий, ибо сыщется немало князей, кто похощет взять полновластно Орден под свою длань. А иной власти, кроме власти Божеской, над Сергиевым Воинством не быть. Помни, что я говорил о Боге в сердце человеческом. Ещё почнут споры суесловные о богослужении: как молитву исправлять, сколькими перстами осенять лоб знамением, в какие часы Род поминать, какие яства ясти. И немало брани вокруг того будет. Но сии брань и суесловие суть дьяволовы искушения. Козни дьяволовы суть: либо доказать, что сына погибели нет вовсе, либо показать, как он многолик и вездесущ, раз имя ему Легион. Помни слова Спасителя: «Где двое соберутся во имя Мое, там и есть Церковь Моя». Се не токмо для народа Израилева, избранного на заклание, но и для русского человека. И да пребудет с тобою благословение Богов Русских, Всевышнего Рода нашего и Спасителя Христа! Камень!

188