Весь январь, непривычно пасмурный и тёплый, с бесконечными оттепелями и липкой грязью, разъедавшей обувь, лишний раз напоминая, что скоро опять потребуются деньги, Долин метался между безнадёжными поисками хоть какой-то работы и намерением встретиться с Беллерманом, которое всё не решался реализовать. С одной стороны, неприятно вновь предстать перед глазами человека, оказывавшего на него необъяснимое влияние. С другой стороны, угрызения совести не позволяли бросать упрёки тому, кто в действительности однажды серьёзно помог, а другой раз, быть может, просто жизнь спас. С третьей стороны, при любом исходе разговора опять возникла бы ситуация зависимости от профессора, которой Андрей сознательно и бессознательно всё время избегал. В общем, как ни крути, а ходить к нему значило проиграть. А чувствовать себя проигравшим, признавать поражение Долин не привык. Всё-таки боец! Андрей не знал, не замечал, не чувствовал, что за каждым его действием ведётся внимательная слежка. Тем более, не знал, что инспирирована эта слежка тем самым Беллерманом, кого он тщательно избегает, а ведут её спецы Целебровского, однажды уже помотавшие ему нервы в связи с отцом. Но разумом он понимал, что такая слежка возможна. После полученной из рук безвестного «бомжа» весточки от отца и предупреждения, что скоро жизнь его начнёт круто меняться, начало чему положит полоса лишений, Андрей внутренне был готов ко всякому. Положение ухудшалось. Маше объявили, что в школе летом расформируют часть классов из-за недобора детей, и половине учителей придётся поискать себе работу. Вакансий для преподавателя истории на бирже труда не было. Цены на всё и вся кусались бешеными собаками, и то, что прежде радовало бы Долина как председателя кооператива, сейчас вызывало глухую досаду и гнетущее чувство тревоги, нося страшное имя «инфляция». Аполитичный и далёкий от рассуждений на темы глобальной экономики, Андрей Долин на своей шкуре почувствовал, что такое обоюдоострый нож «реформ», вонзившийся в тело родной страны, мало-помалу увеличивая образовавшуюся трещину между преуспевшими и остальными, грозящую, перерастая в бездонную пропасть, уничтожить как достижения одних, так и жизнь других. Дошло до того, что Андрей стал присматриваться к своей оранжерее, выбирая, какие из любимых растений продавать в первую очередь, чтоб сводить концы с концами. А ведь содержание этого живого богатства тоже требовало денег, и немалых!
Однажды уже отчаявшийся выпутаться из беды Андрей блуждал по городу в поисках хоть какой-то подходящей работёнки. Ноги привели его в небольшой гаражный кооператив, мимо которого много раз проходил, не замечая. По привычке, он, в основном, обращался в организации, дающие о себе хоть какую-то рекламу или информацию в справочники, в газеты, на столбы. Это же был никем, кроме его обитателей, не замечаемый маленький городок железных боксов за колючей проволокой, нечто явно местного значения, а потому ни в какой лишней рекламе не нуждающееся. И в этот раз прошёл бы мимо, но как дёрнул кто-то за рукав свернуть в сторону от привычных путей. Или интуиция сработала? Так или иначе, зайдя на территорию, увидел Андрей возле одного из гаражей старичка в телогрейке, не иначе – ветерана гражданской, а то и самой Куликовской битвы. Не предполагая в тщедушном дедуле начальника, Андрей подошёл к нему по инерции с вопросом, доведённым двухмесячными хождениями до автоматизма: не требуются ли какие рабочие руки «столь почтенному заведению». Услышанный ответ иначе, как подарком судьбы, назвать было нельзя. Старичок, при ближайшем рассмотрении, ещё ой, какой крепкий мужчина, хоть и невысок, да кряжист и крепок в плечах и ногах, в общем, золотой дед, да и только, едва услышал вопрос, разгладил улыбкой морщинистое лицо и звонким тенорком заблажил:
– Вона как! На ловца и зверь! Здравствуй, мил человек. Как звать?
– Андреем кличут, – подделываясь под тон собеседника, ответил Долин и обратился в слух. Начало многообещающее. Дед рассматривал Андрея снизу вверх, многозначительно улыбаясь. Потом молвил:
– Значитца так, сынок. Имятко хорошее. Глаза твои тоже по душе. Рабочих нам не надобно. Сами всё умеем. А молодые руки пригодятся.
– Странно, – ответил Долин, пытаясь взять в толк сказанное.
– Звать меня Воин Пантелеич, – продолжал дедок. – Имя, значить, такое. Председателем я тута. У нас тридцать три бокса. Все тута и стоять. А окромя председателя да счетовода, бухгалтера по-нонешнему, никакой иной рабочей силы нет. А надо вот что. Иногда прибираться. Вишь, сколько снегу да грязи. То есть за дворника похлопотать. Иногда старикам помочь с домкратом или там ещё с чем. Ну а главное, порядок блюстить. А то вон ребятишки повадились. На ночь-то у нас пёс есть, значитца. Хороший пёс. Волкодав, а не пёс. Молчуном звать. Это за то, что всякого молча порвёт, если надоть будеть. А вот днём не-е! И псу отдыхать надоть, и нельзя. Потому много народу ходить, можеть кого и обидеть ненароком. Оно хотя и все свои тута, но бываеть, и гости зайдут. Мало ли, к кому приехали! Вот так, Андрюша. Задачка понятная?
– Задачка-то понятная. Но только вот, дед, не понял я что-то, а что у вас в кооперативе, все старики, что ли?
– Какой я тебе дед! – незлобиво возмутился председатель. – Мне и века нет, тебе ж поди за тридцатник. Отец, ещё понимаю. А то скажешь, дед! Зови меня по имени-отечеству. Воин Пантелеич. И на «ты».
– Интересное у вас имя, Воин Пантелеич.
– Нормальное, потому исконно русское имя. Токмо в Белоруссии нонече и осталось. Да и то не везде. А по вопросу твому так скажу: люди у нас разные, но одно общее – все не молодые, потому мы кооператив особый, ветеранский. Теперь-то понял?