Одержимые войной. Доля - Страница 211

211

– Ты абсолютно не понял главного, Долин. Каждый человек лишь совокупность родового опыта предков плюс некоторая доля собственного. Но именно этой долей, Долин, он пользоваться может меньше всего. Так уж устроена его память. Достаточно нескольких несложных манипуляций… или, например, травмы, и память абсолютно изменилась. Ты можешь вспомнить то, чего не было, забыть, что было. А вот родовая память всегда с тобой. Большевики знали, как управлять людьми, когда секретили и уничтожали родовые архивы, искореняя дворянские и крестьянские роды. Знаешь ли ты, кто были твои предки? Не знаешь. Вот и бредёшь по жизни слепым котёнком. Мы расстаёмся, и пора тебе становиться зрячим. Я тебе расскажу, кто ты, кто твоя жена, сколько раз предки ваши сталкивались в кровавых схватках.

Андрей еле стоял. Молчун, вопреки своей кличке, подвывал и подтявкивал. Но эти звуки, наполнявшие тоскливым эхом окрестности, не доходили до сознания Долина, в котором отзывался только голос Беллермана. Профессор глядел сквозь стёкла своих очков в упор на теряющего сознание человека и продолжал выстраивать частоколы слов, сквозь которые было не добраться до говорящего:

– Все твои предки по мужской линии были хранителями чёрных книг. Староверы-чернокнижники. А предки супружницы твоей служили императору и отечеству верой и правдой и твоих предков смертным боем били, потому что в чёрных книгах угрозы государству великие. И стали они яблоком раздора между родами вашими. И раздор этот продолжается из века в век. И это абсолютно!

– У меня… я знаю точно, – сиплым срывающимся голосом еле проговорил Андрей, у которого уже совсем потемнело в глазах, – никаких чёрных книг нет… Меня вызывали… я говорил, что ничего не знаю… отец… Они с мамой давно в разводе… Я сам… Я сам… они говорят, отец изменник… Я не знаю, ничего не знаю… Где-то в Северной Индии… Я подписку… давал подписку…

Лицо Беллермана изменилось. Он будто выключил рентгеновский луч своего взгляда. Как?! Его и здесь обошли? Кто? Целебровский? Логинов? Почему ему ничего не известно? Какая подписка? Нужно срочно включать Долина. Беллерман дотронулся до плеча медленно сползавшего по берёзовому стволу Андрея:

– Ладно, хватит! Очнись! Довольно! Кто тебя вызывал? Слышишь меня? Кто тебя вызывал? Что они хотели от тебя?

Но Андрей, похоже, ничего уже не слышал. В ноздри бил резкий запах, смешавший пьянящий сладкий дух свежезапекшейся крови, едко-пряный – горелой человеческой плоти и слабый привкус пороховой гари. Омерзительно-притягательный запах войны, незабываемый для всякого, кто хоть единожды вкусил его. Запах, тем привязчивей, чем тяжелее связанные с ним воспоминания. Так не пахнет жизнь – только смерть. Андрей бы просто упал к ногам профессора, если бы вдруг рядом не возник председатель. Простоватый с виду, он оказался далеко не прост. Это Беллерман почувствовал, едва скрестился с ним взглядом. Мгновенно по коленям пробежала дрожь и в руках возникла слабость. Старичок подхватил падающего Андрея и крикнул ему прямо в ухо:

– Эй, сынок! Хватить, говорю! Это я! Воин Пантелеич! Дышать! Говорю тебе, дышать! Ртом дышать! Что ты ушки-то развесил? Будешь слушать всяких дуролюбов, сам дуриком сделаешься, – Андрей открыл глаза, сознание возвращалось. Он слабо улыбнулся, проводя рукой по морщинистой щеке склонившегося над ним председателя «Ветерана».

– Дуролюбов, – повторил он, – шизофилов…

Беллерман, не говоря ни слова, побрёл прочь. Старик и молодой человек, стоявшие в обнимку, не удостоили взглядом ещё больше ссутулившуюся фигуру уходящего профессора.

Андрей приходил в себя долго. Сначала до сознания начали доноситься звуки, мало-помалу делавшиеся разборчивее. Затем нос уловил резкий запах нашатыря, но без отвратительной пряности последнего. От ударившего в нос запаха Долин открыл глаза и увидел склонившегося над собой Воина Пантелеича и стоящую рядом с ним заплаканную Машу. Она не видела, когда Андрей открыл глаза, и продолжала о чём-то горячо спорить с председателем кооператива, стоя у него за спиной. Долин удивился, почему не слышит её голоса, хотя другие звуки уже явственно проступили из тишины небытия, в которую он только что был погружён. Потом сообразил: она говорила энергично, но шёпотом, оттого голос забивало шумом работающего двигателя за стенкой. Долин приподнял голову и слабым голосом спросил:

– Где я?

– Лежи, солдатик, лежи, – заворковал старичок, прижимая его голову обратно к подушке, где, оказывается, она перед тем покоилась. Маша заголосила-запричитала по-бабьи. Но председатель резко оборвал:

– Не голоси, чай не покойник! Вишь, глядить во все глаза, знать, жив.

– Где я? – снова спросил Андрей, оглядывая стены помещения.

– Вот заладил! На земле покуда, не под землёю. Довольно с тебя? – заворчал дед, и стало весело. Андрей улыбнулся и спросил:

– И долго я был в отключке? Это становится недоброй традицией.

– Шутишь? Ну и хорошо! – промолвил старик и добавил:

– Сколько спал, неважно. Теперь всё! Хватит мучать и себя и вон её, – он кивнул на Машку, с трудом сдерживающую слёзы, и, сдвинув мохнатые брови, продолжал:

– Твой Беллерман, или как там его, шарлатан. Таких во время войны ссылали подальше.

– Воин Пантелеевич, – всхлипнула Маша, – но как же! Он же лечил Андрюшу! Помогал потом ещё.

– Лечил, – заворчал старик, – а от чего, скажи на милость, лечил? Ась? Вона как залечил! Знам те лечения. Одно лечим, от другега помирам.

– И всё-таки, где я? – в третий раз спросил Андрей и получил ответ, от которого ясности в голове не прибавилось:

211